Книга Подземный Венисс - Джефф Вандермеер

Их голоса вонзают крохотные иголки прямо в уши. А когда ты хочешь ответить, крохотные иголки покалывают язык:

— Заходите.

Ты впускаешь обоих, потому что не веришь в них. Это все понарошку. Во сне. Ты словно стеклянная дверь, и в голове мелькает: вот, наверное, каково быть голограммой, вот что остается от сказки потом, после того, как ее рассказали. Один пожмет плечами, другой пустит слезу, а ты рассыплешься на тысячи воспоминаний.

Тут посетители вламываются в дом подобно невоспитанным клоунам.

— Николь? Николь Джермэйн? — спрашивает ганеша. — Программистка Николь Джермэйн?

— Да, — отзываешься ты, не веря своим ушам.

— Позвольте вручить вам… — произносит слоноголовый и торжественным, превосходно отрепетированным жестом указывает всеми четырьмя руками на суриката. Затем принимается говорить нараспев, подражая мелодии Листа или Бардмана: — Разрешите представить этот… презент, подарок, жест доброй воли величайшего среди Живых Творцов, ибо друг Шадраха — друг Квина.

Ты смотришь на пресловутый подарок. Потупленные глаза, раболепная, услужливая осанка, и все-таки существо выдерживает твой пристальный взгляд. Так и хочется рассмеяться. Забавный, нелепый зверек, очень похож на горностая на задних лапах. Мягкая игрушка. Приятный пустячок.

— На данный момент у него нет имени, — объявляет ганеша. — Вам предоставляется право назвать это обаятельное создание. Мне лишь поручено подтвердить, что дар вами принят. Следует отметить, подобная честь выпадает немногим.

Мерцающий взор ганеши, кажется, внушает тебе, что выбора нет: подношение нужно принять. На секунду тебя пробирает холод: вот уж в чьих глазах не заметно подчинения, почтения к высшей расе. Что в них — гнев? отвращение?

— Да, — слышишь ты собственный голос. — Хорошо.

Хорошо бы еще знать, на что соглашаешься.

Одно известно наверняка: ты не позволишь твари покинуть свой дом. Ник собирался купить суриката — и пропал. Шадрах работал на их создателя — и обзавелся тайнами. У брата было приглашение к самому Квину. Наверно, выпросил у Шадраха? Теперь у тебя есть собственный сурикат. Может, и ты исчезнешь?

За окнами зябнет утреннее солнце. Мир подавляет плотная тишина — не твоих ли рук дело?

* * *

Смешной он, этот сурикат. Милый, трогательный. В первые мгновения знакомства ты видишь в нем лишь мягкую игрушку, которой не суждено было вырасти. Хочется его крепко обнять, и сердце ни с того ни с сего сжимает жалость. Какой он беспомощный, явно не в своей стихии (где бы его стихия ни находилась). На мгновение в памяти возникает образ несчастного котенка с выпученными глазами, однако тут существо здоровое, гибкое, полное любопытства. Николас окрестил бы его шедевром Живого Искусства. Но какое же это искусство? «Подарок» с глуповатым видом обходит тебя кругом, пока ты обходишь его, и вы оба оценивающе рассматриваете друг друга. Союзники или враги?

Затянувшееся молчание показалось бы проявлением нелюбезности, будь твой гость человеком, но ведь это не так. Он даже не зверь. Главное помнить об этом: не человек и не зверь. А кто? И кто ты? Почему ощущаешь некое родство с этим существом?

Возможно, не ты одна; в конце концов, невзирая на запреты бионеров, сурикаты становятся все популярнее. Многие люди — ты уже знаешь из головидения — сами теснятся, чтобы дать им место. В каждом районе свои законы о законах их содержания.

— Наверно, я дам тебе имя Сальвадор, — произносишь ты, — в честь великого мастера Мертвых Искусств и крестного отца Живых.

— А мне как тебя называть? — спрашивает существо.

Но ты не готова. Прижимаешь палец к губам, и сурикат повторяет предостерегающий жест. Ты не готова. Ты еще изучаешь его.

У Сальвадора ладное крепкое тело, смышленые черные глаза и юркая мускулистая голова, от сочетания которых становится не по себе. Ты даже не знаешь, что видишь в этих зрачках — прошлое, настоящее или будущее. Предок, современник, потомок?

Нет, все-таки он чересчур естественный для Искусства; глупо даже и думать о грубых манипуляциях с генами и хромосомами. Никаких законов эстетики, не считая эстетики эволюции. Значит, перед тобой будущее. Время, когда города исчезнут с лица земли, угаснут, как огни дирижабля, зашедшего вечером в док.

— Когда-нибудь вы замените нас, — говоришь ты, даже не огорчившись. Наоборот, приходит облегчение: так меньше ответственности.

— Мэм? — Сурикат удивленно склоняет голову набок.

— Шерсть у тебя короткая, — поддразниваешь ты. — Светло-коричневая, с черными полосками. Отточенные, острые зубы. Рост — около четырех футов, и девяносто пять кило чистых мускулов. Как у тебя получается?

— Что, мэм?

Даже сквозь плотную шкуру Сальвадор ухитряется выглядеть нервным.

— Стоять прямо. Ходить прямо. И не зови меня мэм. Я Николь.

— Отлично, Николь. Скрещивание. Добавлены гены гориллы и кенгуру.

— Гориллы?!

Это уже на грани преступления, хотя с тех пор как пало центральное правительство, каждый закон трактуется восемнадцатью разными способами.

Легко ли сделать человека из гориллы? Ты никак не можешь отделаться от мысли, что сурикат — не просто ходячий компьютер, запрограммированный на верную службу, а вполне самодостаточное создание.

Вдохновленный твоей реакцией (это существо уже «читает» мысли и настроение), Сальвадор углубляется в словарное описание собственного вида, которое ты выслушиваешь вполуха.

— Сурикаты, Николь, были впервые обнаружены в Южной Африке; мы состоим в близком родстве с семействами лемуров и мангустов.

Ни разу не слышала о таких семействах, — бросаешь ты, но, увидев мучительное замешательство на лице собеседника, быстро прибавляешь: — Давай дальше.

— Да, Николь. В сущности, мы дальние кузены, мы с тобой, и наши отношения лучше сложатся, если ты будешь видеть во мне прапрапредка.

Ага, хоть с этим вопросом разобрались!

— Согласно традиции, у нас была схожая социальная структура, мы были высоко организованы и жили в местности, которая некогда называлась пустыней Калахари. Мы нежно обращались с детенышами, предавались ласковым играм и свирепо защищались от недругов. Мы проворно соображаем, поэтому представляем собой идеальный материал для генетических совершенствований. Первые прототипы вывел Мадрид Сибел, но именно Квин сотворил нас по-настоящему умными, стабильными, долговечными. Работы Мадрида Сибела над…

— Ладно, хватит, — перебиваешь ты, потирая глаза. — Рано еще. Походи тут пока, оглядись. Потом дорасскажешь.

Да, Сибел — это уже знакомая песня. Тебя куда сильнее занимает Квин.

Сальвадор умолкает с низким поклоном и начинает изучать гостиную, а ты наливаешь себе чашку кофе и опускаешься на диван.

Прежде всего суриката завораживает аквариум, и он вразвалочку подходит ближе, окинув прочую мебель самым беглым взглядом. А по пути небрежно проводит лапой по твоей коллекции редких бизнес-дисков. И буквально впивается глазами в миниатюрных брюхопарусников, которые томно шевелят голубыми плавниками в прозрачной тюрьме.