Книга Осторожно! Мины! - Александр Шакилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Редкие проблески…
Редкие…
Очнулся Старый Сокол, моргает, светло ему и хорошо.
Просто хорошо. Потому что светло! Надоело бродить во мраке, слушать голоса родных.
Вот только слабость не отпустила еще: руки свинцовые, не поднимаются. Да повязки, пропитанные кровью, немного смущают. А так отлично все. Разве что сонная муха села на плечо, задумчивая такая, осенняя. Согнать бы, но вместо костей свинец. А запахи какие вкусные, это мама готовит!
Уже приготовила. А тут как раз и руки отпустило.
Каша из маиса и копченых угрей – любимое блюдо Стаса. Алюминиевой ложкой он выбрал последние кусочки рыбы.
– Наелся, сынок?
– Нет. – Быстрее задвигались челюсти. – Добавки бы…
Мама поставила перед Соколом миску супа на бизоньих ребрах.
– Наелся? – улыбнулась Светлая Ночь, когда миска опустела.
– Нет.
Корочка жареной куропатки захрустела на зубах. Запил Стас чаем из мяты и чабреца.
– Ну ты и обжора! – Смеясь, мама трясла седыми косами, на шее ее позвякивали новые бусы, раньше таких вроде не было.
Хорошо. Просто хорошо.
– Мама, а где Лиза? Я слышал ее. Она приходила, да, мама? Навещала? Что со мной случилось, мама?
Светлая Ночь помрачнела:
– Сынок, ты под чемодан попал. Ты и Снулый Карп. Его насмерть, а ты… Тебя почти, сынок, почти насмерть.
– Почти не считается! – Стас рассмеялся. – А Лиза, мама? Как она? Где?
– Сынок… – Светлая Ночь сделала вид, что не услышала вопроса, засуетилась у буржуйки. – Сынок, ты хочешь еще чая? Хорошая мята и чабрец душистый, чаек сладкий, с медком. Папа наш сказал: «Для выздоравливающего». Для тебя, сынок.
У нее плохо получалось делать вид.
– Мать! – У Старого Сокола возникло предчувствие чего-то страшного, непоправимого. – Где Лиза? Что случилось?!
Упала кружка, брызнул кипяток на лодыжки сплошь в узлах вен. Светлая Ночь спрятала лицо в пятнистый от жира фартук. Плечи ее подрагивали, она плакала.
– Больно, мама? Обожглась, да? Смазать надо, перевязать, пока на коже волдыри не вспухли.
– Погоди, сынок, послушай…
И она рассказала ему всё – обстоятельно, с подробностями.
Так, мол, и так, сын, Уголь Медведя решил: не жить тебе, духи крепко за душу взялись – не оторвать мухоморами когти, не выбить бубном клыки смерти. Ничего не поделаешь, надо смириться…
Светлая Ночь говорила и говорила. Лицо ее стало словно кусок стены – камень неподвижный, щеки ее – побелка потолка.
Стас слушал молча, не перебивая. Но сердце его стонало, ударяя о ребра: пустите! тесно! пустите! Сокол жалел, что не сдох, когда бредил в горячке, когда никто уже не верил, что он очнется.
Уголь Медведя не верил, мама тоже, и главное – не верила Лиза!
Лиза, как же ты могла?!
– Сынок, ты без сознания был. И шаман сказал…
– Ненавижу! Отомщу!
– Не говори так! Угме твои раны зашил, кровь заговорил. Ты ему жизнью обязан! Что ты, сынок?!
И тишина, и лицо в фартуке. Грязные миски, приятного аппетита. И сонная муха. И пузырится вода в чайнике, и шипит в буржуйке заговоренный от детонации пластит.
Стас отвернулся.
Вот висят томагавки: стальные лезвия заточены, топорища украшены резьбой, лисьими хвостами и орлиными перьями. Рядом на стене – щит из бизоньей кожи и щит деревянный. Под ними копья с алыми ленточками, лук из рогов оленя. А там духовая трубка, и дубинка, ощетинившаяся гвоздями, и арматурный прут с рукоятью из вишневого дерева.
– Дальше, – процедил сквозь зубы Старый Сокол. – Не молчи. Рассказывай.
Мать оторвала от фартука заплаканное лицо:
– Праздник Урожая, будь он неладен. Три девочки на выданье. И всего два жениха. Тебя в расчет уже не брали. Ты и раньше на девок не шибко заглядывался, а уж при смерти… – И опять замолчала. И плечами вверх-вниз, вверх-вниз.
Шипел пластит, чесалась нога под коростой повязки.
– Не молчи, мама. Не молчи.
Взглянула быстро на Стаса и тут же уронила на пол виноватый взгляд:
– В самый разгар торжества гости пожаловали. Из другого племени, не Обожженные Бедра, не Проколотые Носы. Странные. Издалека пришли: двоих, сказали, по пути воронам скормили. Но думаю, соврали, слишком странные. Они свататься пришли. Сказали: у така есть красавица, а у них – воин великий, разведчик и охотник. Приглянулась она тому воину.
– Кто? Кто приглянулся?! – выкрикнул Стас, уже зная ответ, но все еще надеясь, что ошибся.
– Липкая Земля. Чужак видел, как она заговаривала бизонов на охоте, и полюбил ее без памяти. Он попросил старейшин отдать ему Лизу в жены.
– Отдали? – Дернулись губы, Стас скривился. В горло словно напихали колючей проволоки. – Отдали?!
– Уголь Медведя сказал… Уголь… – Светлая Ночь разрыдалась. – Шаман! Это шаман! Прости, сынок, прости! – И опять в слезы.
Томагавки. Снять бы один со стены и…
Мать вдруг взяла себя в руки – только что рыдала, а теперь спокойно говорит:
– Я так думаю, сынок, чужаки давно за така следят. Зачем? А чтобы воевать с нами. И потому не могли старейшины им отказать. Что за племя, откуда? Сказали, что издалека, два месяца по междутропью иди – не дойдешь… Ты не волнуйся, сынок, тебе нельзя волноваться. Вот завтра – можно. А сегодня хочешь чайку мятного? Сладенького, с медком? Отец сказал…
– Какой он? – недобро прищурившись, Старый Сокол перебил мать.
– Ну, парень как парень. – Светлая Ночь испугалась. Ей показалось, что сын сейчас схватит томагавк и начнет ее пытать: пальцы будет рубить, а то и скальп снимет. – Как ты. И высокий, и… – прошептала едва слышно. – Подарков много принес, всем достались. Бусы, зеркала, пластмассовые тарелки, легкие, прочные. И нитки разные, иголки тонкие…
– Иголки, значит. А Лиза?
– А что Лиза? Разве ее спрашивали? Опоили маковым отваром да чужакам вручили. Три бизоньи туши на свадьбе съели. Отгуляли с выпивкой и волчьими боями… Сынок, я против была, я говорила… Да кто меня слушал, сынок?
Верблюжонок Аль-Фаиз
Если уж англичане за восемь часов придумали «Кембриджские правила»[23], что тогда говорить о народе Вавилона, почитающем «самую простую игру»[24]наравне со скачками носорогов-мутантов?
