Книга Ведьма Черного озера - Андрей Воронин

— А! — воскликнул Мюрат с дьявольским весельем. — Наконец-то я понял! Вы просто метите на мое место! Вы уже почти преуспели — командуете моими войсками, принимаете за меня решения, выигрываете сражения, которые сами же и затеяли...

— Помилуйте, монсеньер! — воскликнул пан Кшиштоф, вскакивая и прижимая ладонь к сердцу.

— Сядьте! — прикрикнул на него Мюрат. — Мне плевать на ваши отношения с этим Шпилевским, но я не потерплю лжи! Поймите, сударь, — добавил он чуть мягче, — меня нисколько не интересует моральная сторона дела. Но я должен располагать всей информацией хотя бы на том простом основании, что я — воинский начальник и просто обязан знать причины, по которым менее чем в двух лье от моей ставки ни свет ни заря палят из ружей. В конце концов, я отчитываюсь перед самим императором. Кроме всего прочего, я не верю, что у вас в этом деле не было своего интереса.

Огинский вдруг сообразил, чем вызвана горячность Мюрата, и едва не хлопнул себя по лбу от досады. Черт возьми, ну конечно же! Как он мог об этом забыть? Ведь битва при Тарутино, в которой Мюрата ранили и едва не взяли в плен бородатые русские казаки, была проиграна маршалом из-за того, что он оставил открытым фланг. Сегодняшняя ночная перестрелка в том виде, как ее описал пан Кшиштоф, представлялась повторением прежней ошибки — повторением, которое едва не привело к такому же результату. Недаром Мюрат так взвился, услышав, что его едва не обошли, отрезав от единственной в округе переправы!

— Простите, мой маршал, — смиренно произнес Огинский, торопясь загладить свою ошибку. — Перед лицом вашей проницательности скрывать истину бесполезно. Признаюсь, отрядом, который пытался пробиться к мосту, командовал мой кузен. Так что в некотором роде я и впрямь был лично заинтересован в том, чтобы лазутчики были поголовно уничтожены.

— И они, разумеется, были уничтожены, — подытожил Мюрат. — А вместе с ними, как я понимаю, был уничтожен и Шпилевский, заманивший вашего кузена в эту примитивную западню. Что ж, невелика потеря. Но должен вам заметить, Огинский, вы опять дали маху. Я говорю о наследстве, из-за которого вы, похоже, и затеяли эту резню. Мне доводилось встречать старого Огинского на приеме, который император давал в Варшаве зимой прошлого года, и он показался мне большим упрямцем — ваш престарелый родственник, естественно, а не император. Мне кажется, он скорее раздаст все свои деньги нищим, а земли отпишет какому-нибудь монастырю, чем позволит вам присвоить хотя бы грош из своего состояния.

Пан Кшиштоф с большим трудом сдержал желание поморщиться. То, что сказал Мюрат об отце Вацлава, едва ли не слово в слово повторяло собственные мысли пана Кшиштофа. Проклятый старый скряга действительно скорее удавился бы, чем позволил ему распоряжаться своим богатством.

— Увы, мой маршал, — сказал он с искренним вздохом, — это горькая правда. Судьба всегда была несправедлива ко мне. Если позволите, я более полагаюсь на вас, мой маршал, чем на переменчивую фортуну.

— Что?! — Мюрат, казалось, опешил от подобной наглости и не сразу нашелся, что сказать. — Вы хотите, чтобы я бросил войска и целиком посвятил себя улаживанию ваших семейных дел? Не много ли вы себе позволяете, сударь?

— Право, мой маршал, для вас это сущий пустяк, — ответил пан Кшиштоф. В эту минуту он вдруг осознал, что Мюрат — его единственная надежда. До сих пор он тешил себя иллюзией, что, когда пробьет час, он что-нибудь придумает, как-нибудь вывернется, изловчится и заставит старого Огинского смириться с неизбежным. Но после слов маршала об упрямстве старика у него будто открылись глаза: он понял, что ни хитрость, ни угрозы не вынудят старика изменить однажды принятое решение. — То, что для меня обещает стать непреодолимым препятствием, для вас просто безделица. С вашим положением, вашей славой, манерами, неотразимым обаянием, наконец... Вы так легко могли бы меня осчастливить! Не отказывайте же в такой малости вашему преданнейшему слуге!

— Черт подери, — пробормотал ошарашенный этим бесстыдным напором Мюрат. — Ничего себе малость!

— По крайней мере, мой маршал, для вас это возможно, — скромно потупив взор, тихо проговорил Огинский. — Мне же остается уповать только на вас.

После этого он замолчал, уныло разглядывая затоптанный узор персидского ковра у себя под ногами и слушая, как шуршат и потрескивают угли в камине. В комнате было жарко, и пан Кшиштоф вдруг ощутил, что с головы до ног покрыт липким горячим потом. Ладони сделались влажными, и он незаметно вытер их о кушетку.

Маршал напряженно размышлял, глядя в пышущий жаром камин и задумчиво поглаживая кончиками пальцев лезвие лежавшей на коленях золоченой шпаги.

— Взгляните, — сказал наконец Мюрат и слегка приподнял шпагу, показывая ее пану Кшиштофу. Шпага была как шпага, разве что золоченая и дьявольски дорогая. — Видите, это сталь. Она покрыта позолотой, но по сути своей это прямое железо для открытого боя один на один. Так вот, я — сталь, Огинский. Мои кавалеристы — это сталь, бесхитростная острая сталь в руке императора. А вы — капля смертельного яда на кончике моего клинка. Потому что бывают, видите ли, ситуации, когда победить в честном бою невозможно, а потерпеть поражение нельзя, не имеешь права... Вот тогда и наступает черед яда. Ваш черед, Огинский. Я честный старый рубака, я тысячи раз выходил в поле и вел своих кавалеристов в атаку — на вражеские сабли, ядра, штыки, на верную смерть... Знали бы вы, как вы мне противны! Вы презренный человек, Огинский, но вы мне нужны. Я не могу пока без вас обойтись, но имейте в виду: вам следует бояться того момента, когда я перестану нуждаться в ваших услугах.

Мюрат говорил негромко, словно бы нехотя, через силу, и глядел он при этом не на Огинского, а на шпагу, как будто силясь прочесть выгравированные на клинке, хитро запрятанные в завитках сложного узора письмена.

— Вряд ли я нуждаюсь в подобном напоминании, мой маршал, — так же тихо, в тон ему, сказал пан Кшиштоф. — День, о котором вы упомянули, станет днем, когда жизнь моя потеряет смысл.

«Гасконский паяц, — злобно подумал он при этом, — носатое ничтожество, фигляр! Король Неаполя! Видали вы его? Да свет не видывал более хитрого и криводушного лиса, чем этот выскочка!»

— Перестаньте паясничать, Огинский, — устало и раздраженно бросил Мюрат. — Когда вы не будете мне нужны, ваша жизнь отнюдь не лишится смысла. Напротив, это вы лишитесь всего, в том числе и вашей презренной жизни. Видит Бог, я уничтожу вас с истинным наслаждением, и небеса вознаградят меня за этот поступок — может быть, не самый великий, но зато самый богоугодный в моей грешной жизни!

Пан Кшиштоф насторожился. Раз уж Мюрат перешел от простых оскорблений к угрозам, значит, на уме у него и впрямь было что-то конкретное. Хитрый гасконец, похоже, пытался запугать его — запугать так, чтобы пан Кшиштоф боялся своего грозного покровителя пуще русских штыков. Значит, поручение и впрямь будет смертельно опасным. Впрочем, других поручений Мюрат и не давал. Огинский зябко передернул плечами, припомнив, как в компании полусумасшедшего убийцы Лакассаня охотился на русских генералов в кровавой сумятице Бородинского сражения.