Книга Суть дела - Эмили Гиффин

— У меня по-прежнему будет настоящая жизнь, мама. Мои интересы и друзья никуда не денутся... и я смогу уделять им больше времени... И я всегда смогу вернуться назад и вести один-два класса в качестве приглашенного преподавателя, если уж мне так захочется.

— Это не одно и то же. Это будет работа, а не профессия. Развлечение, а не страсть... и со временем Ник, возможно, потеряет к тебе уважение. А еще хуже — ты сама потеряешь уважение к себе, — сказала она, пока я набирала воздуха и готовилась к тому, что, я точно была уверена, последует дальше.

Так и есть: она закончила тяжелым, горьким намеком.

— А тогда, — проговорила она, — тогда ваш брак станет чувствительным.

— Чувствительным к чему? — поинтересовалась я, прикидываясь непонимающей.

— К кризису среднего возраста, — ответила мать. — К сладкому зову сверкающих красных спортивных автомобилей и женщин с огромной грудью и еще более огромными мечтами.

— Мне не нравятся ни красные автомобили, ни большие груди, — сказала я, смеясь над цветистыми выражениями матери.

— Я говорила о Нике, — уточнила она.

— Понимаю, — сказала я, воздерживаясь от указания на непоследовательность ее аргументации и на тот факт, что папины похождения начались после того, как она открыла собственное дело по дизайну интерьеров. На самом деле именно на той неделе, когда ее работа по отделке особняка на Мюррей-Хилл появилась в «Эль декор», она узнала о последнем романе моего отца, накрыв его с неработающей женщиной, мечты которой не шли дальше совершенствования в искусстве отдыха. Звали ее Диана, и мой отец по сей день живет с ней. Дэвид и Диана (и их собаки Дотти и Далила). В их доме повсюду монограммы «Д», портрет семейного счастья во втором браке. Пара эта самоуверенно предается гедонизму, наслаждаясь плодами трастового фонда Дианы и отцовского выхода в отставку с поста в очень респектабельной брокерской фирме, где он проработал более тридцати лет.

Но я удержалась от слов, что работа — это не политика надежного страхования, опасаясь ранить ее чувства и посеять сомнения в моем искреннем и бескрайнем уважении, которое я испытываю к ней. Может, она и не справилась со своими чувствами с образцовым самообладанием, какое предписывают руководства, когда, узнав про Диану, поработала крикетной битой над отцовским «мерседесом» с откидным верхом, но старалась изо всех сил. И несмотря на все жизненные неудачи, ей всегда удавалось выйти из них победоносной, сильной и даже неподдельно счастливой. Начиная от воспитания нас с братом и краткой, но напряженной схватки с раком груди (который она чудесным образом скрыла от нас, когда мы учились в начальной школе, утверждая, что побрила голову из-за немыслимой жары в Нью-Йорке), до карьеры, которую она построила на голом месте. Барби была жесткой красивой женщиной, и я всегда гордилась такой матерью, несмотря на ее временами непомерную властность.

Поэтому в итоге я просто проявляю твердость и говорю:

— Мама. Послушай. Я знаю, ты хочешь как лучше. Но для нас лучше так. Для нашей семьи.

— Ладно, ладно, — сдается она. — Надеюсь, я ошибаюсь, Тесса. Я искренне надеюсь, что не права.

Сейчас я вспоминаю этот разговор и свою клятву по возможности поддерживать выбор Руби, даже когда я с ним не согласна. Но рассматривая фотографию Шарпей, отмечая красную губную помаду, высокие каблуки и вызывающую позу, я утрачиваю свою решимость и предпринимаю попытку в качестве исключения изменить решение дочери. Только в этот раз.

— Мне кажется, Руби, что это тебе немножко не по возрасту, — как бы между прочим роняю я, стараясь не подорвать ее позицию.

Но Руби лишь упрямо качает головой:

— Нет, по возрасту.

Хватаясь за соломинку, я захожу с другой стороны.

— Ты замерзнешь, пока будешь просить по домам угощение.

— Я теплокровная, — заявляет она, явно недопоняв разъяснения по биологии, полученные от отца не далее как этим утром.

Тем временем я наблюдаю за другой парой «мать и дочь» — они одеты в одинаковые спортивные костюмы из фиолетового велюра и со счастливым видом пришли к согласию относительно благоразумного костюма Дороти[6].

Тогда женщина самодовольно улыбается и, словно желая продемонстрировать мне, как это делается, говорит, явно пытаясь завладеть вниманием Руби:

— Какой очаровательный костюм Белоснежки! Он идеально подойдет девочке с темными волосами.

Я подыгрываю, хотя знаю: в моем доме никогда не пройдут ее мелкие уловки.

— Да! А что, Руби, у тебя темные волосы. Ты не хочешь быть Белоснежкой? Ты могла бы ходить с блестящим красным яблоком!

— Нет. Я не хочу быть Белоснежкой. И яблоки я не люблю, — возражает с каменным лицом Руби.

Другая женщина игриво пожимает плечом и притворно улыбается мне, как бы говоря: «Я попыталась. Но дальше этого мое искусство «Матери года» не идет!»

Я фальшиво улыбаюсь ей в ответ, оставив при себе мнение, что с кармической точки зрения чувство превосходства над другими матерями — ошибочный путь, так как не успеет она оглянуться, как ее ангелочек может превратиться в татуированного подростка, который прячет в дизайнерской сумочке косячки и не отказывает в минетах на заднем сиденье своего «БМВ».

Через несколько секунд пара мать и дочь удаляется по своей желтой кирпичной дороге, а из-за угла появляется Ник с Фрэнком на одной руке и с костюмом Элмо — в другой, в очередной раз доказывая, что с мальчиками проще, по крайней мере в нашем доме. При виде отца глаза Руби вспыхивают, и она на максимальной громкости сдает меня.

— Мама сказала, что на Хеллоуин я могу быть кем захочу, а теперь говорит, что я не могу быть Шарпей! — кричит она.

Ник поднимает брови.

— Мама не откажется от своего обещания, не так ли? — вопрошает он.

— Откажется, — выпячивает нижнюю губу Руби. — Она только что это сделала.

Ник смотрит на меня, я неохотно киваю.

— Посмотри сам, — мямлю я, указывая на эффектный снимок, и с острым чувством тайного удовлетворения читаю мысли мужа. С одной стороны, я знаю: его основной инстинкт состоит в потачках дочери, в том, чтобы сделать ее счастливой буквально любой ценой, но с другой — он склонен защищать ее от чего угодно и ни под каким видом не согласится, чтобы его малышка разгуливала по нашему району, напоминая своим видом маленькую проститутку.

Я с надеждой смотрю, как Ник опускается рядом с Руби на колени в попытке сделать невозможное.

— Думаю, он немного... велик для тебя, Руби, — говорит он. — Может, на будущий год?

Руби качает головой.

— Он не велик, папочка. Это мой размер! — говорит она, указывая на 4Т в верхнем углу упаковки.

При первом же знаке сопротивления Ник выпрямляется и сдается, бросив в мою сторону беспомощный взгляд.