Книга Про что кино? - Елена Колина

— Не хочу в диссиденты! Это не мое, я не хочу протестовать, я хочу конкретно делать для страны…

— Я этой стране нихера не должен, — сказал Виталик.

— А я вообще никому ничего не должна, только друзьям и близким, — сказала Алена.

И понеслось… Кто важнее — друзья или родственники… А если бы твой отец оказался предателем? Каким предателем? Ну, полицаем… Каким полицаем, это же во время войны было… Будет третья мировая война… Причиной третьей мировой будет конфликт религий… Религия, русский народ, православная идея, Достоевский… Достоевский слишком мрачный… Он не мрачный, а нервный. Вот кто безысходно мрачный — это Чехов… С ума сошли — Чехов мрачный!.. Мрачный, мизантроп, вот Стругацкие настоящие оптимисты, вспомните «Обитаемый остров»…

— Нет. Мы должны, патриотизм для меня не пустой звук… — невпопад, отвечая каким-то своим мыслям, сказал Лева, и Виталик с Аленой посмотрели на него с иронической жалостью, словно он сам был героем «Обитаемого острова», попавшим на их планету, полую планету, где они ходят головой к центру шара и любая его попытка объяснить суть вещей ведет к признанию его сумасшедшим.

— А может быть, я хочу заниматься матлингвистикой… или даже филологией… или просто написать роман, — сказал Лева.

— Написать хорошую книгу и есть патриотизм, самое главное, что может человек сделать для человечества, потому что люди, читающие хорошие книги, не станут подлецами, — вступила Таня.

— Нет, количество хороших и плохих людей описывается кривой нормального распределения… Я тебе уже объяснял и кривую рисовал! Это распределение вероятностей, которое задается функцией плотности распределения, балда!..

Балда неуверенно улыбнулась. Здесь, сидя взаперти, Лева мгновенно от отвергнутого возлюбленного перешел к дружеским с ней отношениям. Ни влюбленных взглядов, ни единой попытки дотронуться до неё, ни-че-го, вот такая радикальная перемена. Это было непонятно, и Таня посматривала на Леву сначала требовательно — «что такое, ты же любишь меня!» и робко — «нет, не любишь?..» — и, честно говоря, чувствовала себя обокраденной — быть центром драмы, неумолимой возлюбленной гения, верной погибшему Поэту, — одно, и совсем другое… как бы помягче выразиться… остаться без ничего. Единственное объяснение, которым она располагала, было объяснение общесемейное: Лева опомнился, увидел ее трезвыми глазами, понял, что она его недостойна — все та же старая песня «кто ты, а кто он».

Записки Кутельмана

Я разговаривал с ним через дверь. Представлял, как он стоит там, за дверью, красивый мальчик, выше меня, в свои семнадцать лет он как цыпленок, только что вылупившийся из яйца. Глаза у него Фирины, но еще совсем детские, у Фирки были такие глаза, когда мы познакомились, много лет назад.

Бедный мальчик, мучает нас и сам мучается. Сказал: «Математика стала мне мала». Сказал: «Жизнь больше, чем математика» и еще: «Дядя Эмма, я не знаю, я буду думать, но не рядом с мамой». Я почувствовал недоумение, такую же обиду, как Фира.

Он уже все решил: ему не нужна олимпиадная математика. Его слова: эта дрессировка на решение олимпиадных задач не имеет отношения к математике. Более того, ему вообще не нужна математика.

Мои аргументы: безусловно, математика в некотором смысле заменяет жизнь, но для человека с его уровнем абстрактных способностей наука — это единственная возможность свободного развития.

Странная фраза им была сказана: «А может быть, я хочу заработать много денег».

Бедная Фира! Так и вижу, как она краснеет: «Какой стыд, деньги!»

Бедный я — деньги после математики! Так и хочется написать «после всего, что между нами было»! После того, что мы были с ним одно, после всей моей жизни, посвященной ему, после его жизни, посвященной математике!

Если бы он жил на Западе, где деньги такая же ценность, как успех, свобода. Но ведь мы живем при социализме, существующий порядок вещей неизменен, социализм вечен. Мы зашли в тупик, и в этом тупике останемся навсегда, во всяком случае, нам и нашим детям суждено умереть при социализме.

Но откуда в нем такой прагматизм?

Но после этого еще более неожиданное: «Дядя Эмма, я буду чего-то стоить, если откажусь от того, что умею».

Я растерялся: то деньги, то вдруг такой юношеский романтизм. Сложная личность, прагматик и романтик в одном лице. Меня как будто нет, как будто из меня вынули часть, ведь столько лет мы с ним были одно.

Но если быть честным с собой?

Если быть совсем, окончательно честным.

Бедный мальчик, бедный растерянный ребенок, а ведь мы его использовали. Мы, Фирка и я, любовались им, как прекрасным произведением искусства, как картиной, любили его талант, не обращая внимания на него самого.

А ведь я давно уже знал, что из гениального ребенка не вырастет математик! Математика требует не просто полного сосредоточения, но и длительного ухода из реального мира в мир абстрактных образов и понятий. А он при великолепных абстрактных способностях по складу личности не математик. Это тот редчайший случай, когда недюжинный талант, то есть абстрактные способности противоречат натуре. Как кисть, берущая октаву, и полное отсутствие слуха.

Я молчал, чтобы быть с Фирой одним целым. Я хотел быть к ней ближе, поэтому так любил Леву? Так я виноват?

Трудно выразить словами, что я чувствую. Беспокоюсь за него очень. Нельзя убить в себе абстрактные способности по желанию. Что с ним будет?

* * *

Потом, позже, когда Таня уже доросла до окончательно взрослого человека и соответственно до мысли, что каждый достоин каждого — или недостоин, так что рассуждать в этих категориях совершенно бессмысленно, она догадалась, и догадка была простая-препростая. Лева, так страстно желавший отделиться от мамы, что даже спутал маму с математикой, придумал эту любовь — мама не выпустила бы его из математики просто так; без любви к Тане, придуманной, страстной, ему перед мамой было не устоять, она его вернула бы к себе, заговорила, заплакала. На что только не пойдешь, чтобы вырваться на свободу от мамы!.. Конечно, все это было неосознанно, не то чтобы он взял и продумал всю интригу… Все это было неосознанно.

К тому времени, как Таня придумала это свое психоаналитическое объяснение, она уже много раз убеждалась — Левины действия, казалось бы, максимально эмоциональные и спонтанные, на самом деле всегда были частью какой-то сложной логической цепочки.

Не очень-то лестно сознавать, что тебя использовали как повод, чтобы сбежать от мамочки! Но ведь все к чему-нибудь повод, не только у Левы была подсознательная цель — сбежать, спастись, но и Тане эта история зачем-то была нужна. Зачем-то она придумала историю про поэта, которому нужен ангел-хранитель, искала его повсюду, сама назначив себя на роль ангела-хранителя, сама себя завела, инициировала свою любовь. Зачем? Как и Лева, хотела из куколки стать бабочкой, понять, что есть другие модели жизни, что она не родительский придаток, а отдельный человек? Если бы не Таня, это была бы история талантливого ленинградского еврейского мальчика, и Лева был бы сейчас профессором в Гарварде? Победители математических олимпиад, что с ними стало? По большей части это университетские профессора. Говорят, что американские университеты — это место, где русские профессора учат китайских студентов. Китайцы впереди в математике, физике, экономике и в музыке. Одна китайская девочка в шестнадцать лет уже играла Прокофьева в Карнеги-холле, правда на ее домашнем рояле обнаружили следы зубов. Кусать рояль — это сильно, и по части злобного кусания рояля Лева с Таней могли бы полностью эту китайскую барышню понять.