Книга Ритуальные услуги - Василий Казаринов

— Прекратите! Прекратите свистать, что вы как гопник на базаре, ей-богу! — вскипела вмятая в вас мадам лет пятидесяти, в белой панаме, с россыпью потовой росы на верхней губе, ну да было поздно, ведь один из оттисков Голубки уже уселся на твое плечо: вот так же однажды, в такой же давке, только это было не в троллейбусе, а в метро, в пиковом, потном, удушливом, валко раскачанном, на перегоне между «Динамо» и «Аэропортом», Голубка точно таким манером облизала верхнюю губу, а ты едва нашел в себе силы дотерпеть до дома, куда бежали через проспект, словно в приступе амока… И вот в потном троллейбусе амок навалился и все давил, давил, пока ехали до бульвара Карбышева, где жила Бэмби, — та ночь чем-то странным теперь отзывается. Ах да, спать с Бэмби — в привычном смысле этого эвфемизма — было не с руки, учитывая ее слоновье телосложение, и выход был найден, помнится, в том, что она встала на четвереньки на краю кровати, приглашая атаковать с тыла.

— Я тут притащила эскизы, — она прихлопнула пухлой ладошкой большую коленкоровую папку, лежащую на столе. — Передай своей начальнице, ладно? Она знает. Мы договаривались, но неожиданно подвалил какой-то клиент, по виду цыганский барон.

— Господи, помилуй и спаси… — вздохнул я.

С похоронами цыган вечно возникает жуткая головная боль. Во-первых, чтобы обслужить такого клиента, неминуемо придется обращаться к бальзамировщикам: согласно цыганским обычаям усопший не может отправиться в последний путь до тех пор, пока с ним не попрощаются все члены его обширной и зачастую раскиданной по разным углам нашей необъятной страны семьи. А пока все они соберутся, может пройти столько времени, что без специальных бальзамировочных инъекций тело успеет приобрести мало-аппетитный вид. Во-вторых, придется заказывать особый гроб; выполненный непременно в светлых тонах, на высоких — не ниже сорока пяти сантиметров — ножках и со специальным окошком на уровне глаз.

— Ну, адье! — прощально помахала рукой Бэмби. — Счастливо вам повыпивать. Пойду погрею на солнышке свою тушу.

— Да брось ты, — улыбнулся я. — У тебя роскошное тело. Старик Рубенс при взгляде на него наверняка бы не смолчал.

Бэмби повела плечами, ее тело под сарафаном живописно заколыхалось.

— Ну так на то он и старик.

— Ты опять впадаешь в заблуждение, — возразил я. — С нынешнего сезона в моде нормальные женщины с нормальными женскими формами. Объем талий увеличивается, бедра тяжелеют, грудь делается полновесной. Хорошей женщины должно быть много. Потому изнурение себя диетами в надежде приблизить свои формы в тем стандартам, которые навязывают нам худосочные манекенщицы, отныне не актуально… Тебе нравятся манекенщицы?

— Да не особенно, — с сомнением в голосе протянула Бэмби.

— А мне не нравятся категорически. — Я. уселся на подоконник поближе к дышащему прохладой кондиционеру и отдался созерцанию того, как латунного оттенка свет от зачехленного ребристым жалюзи окна линует дверь в кабинет Люки четкими линиями.

— Это почему? — заинтересовалась Бэмби.

— Да просто потому, что их чахлые формы не более чем оттиск извращенных гомосексуальных фантазий ведущих кутюрье — они же все без исключения гомосексуалисты.

— Ты сексуальный расист? — нахмурилась Бэмби.

— Боже упаси. Просто мне не по душе их чисто художнические принципы. Счастливо. И извини меня — в Казантипе я немного одичал, и на языке вертится всякая дурь. Не бери в голову.

— Ага. Так ты приходи в наш желтый дом. Я буду за тобой ухаживать и менять под тобой утку,

— Бэмби, у тебя нет с собой пары сотен? А то я совсем на мели. Я, конечно, человек глубоко порочный, но…

— Это ты к чему? — усмехнулась она.

Я вздохнул. К тому, что, к несчастью, воровство отчего-то все никак не укладывалось в пышный букет впитанных тобою и усвоенных пороков — задний карман джинсов приятно грел аcтаховский бумажник, но воспользоваться его содержимым я не считал возможным, хотя и понимал, что это глупо. Она извлекла из холщовой сумки кошелек, порылась в нем, бросила на стол пару сотенных и несколько десяток;

— На пиво-то остается? — спросил я.

— Да ладно… — отмахнулась она. — Как-нибудь перекантуюсь. Там же все свои люди, не дадут засохнуть в случае чего.

— Когда я разбогатею, то подарю тебе пивной завод.

— Вот-вот, Паша, разбогатей. Я тебя очень прошу.

Когда Бэмби удалилась, я включил компьютер и прошвырнулся по знакомым мне траурным сайтам в поисках чего-то новенького.

Новенького ничего не было. Люди умирали, бизнес процветал. Я решил прогуляться на виртуальные кладбища и вспомнил, что сто лет не наведывался на один симпатичный американский погост, хозяин которого завлекал публику чем-то вроде игры в лотерею. С чувством юмора у этого парня все в порядке: он предлагал выбрать из заданного списка ныне вполне здравствующих и известных всеми миру VIP-граждан того единственного, кто в текущем месяце с наибольшей вероятностью отправится в мир иной. Проглядев список, я некоторое время размышлял над двумя кандидатурами — Рональда Рейгана и Элизабет Тейлор, — склоняясь все-таки к кандидатуре бывшего президента США: несчастный старик, говорят, уже совсем на ладан дышит.

Зеброобразный рисунок на двери поплыл в сторону, отхлынул и тут же живописно окатил вышедшего из кабинета мужчину лет сорока в тяжеловесном черном костюме.

Невесёлые предчувствия по поводу потенциального клиента, похоже, оправдывались, это был цыган лет сорока с черной, как душа злодея, пышной шевелюрой, в буйной курчавой бороде стыл скорбный изгиб красивого пунцового рта с траурно опущенными уголками. Он окинул меня задумчивым взглядом, словно прикидывая про себя, не приходится ли человек с моей наружностью ему братом по крови, тяжело вздохнул и медленно покинул приемную. Я поднялся из-за стола, пересек приемную, шагнул в кабинет и застыл на пороге, немного сбитый с толку короткой и хлесткой репликой Люки:

— Сколько?

8

Она сидела сбоку от своего рабочего стола на вертлявом стульчике, и солнечный зайчик, соскочивший со стекла ее очков в тонкой оправе, снайперски выстреливал мне в глаз.

Впрочем, не эта ее странная приветственная реплика или яркий блик её очков сбили меня с толку, а то, что сидела она в совершенно той же позе, что и в момент зачатия Харона девять месяцев назад… Помнится, направляясь в ее кабинет, в воображении я рисовал облик вершительницы похоронных дел и вписывал ее в тот разряд женщин, которых друг Отар ласково именовал «воблами»: суха, подтянута, бледнолица, с прохладой в неподвижных глазах, тонкогубый рот с копилочную прорезь, ключицы выпирают, грудь нулевого размера, бедра цыплячьи, тонкий черенок ломкого запястья, длинные пальцы, в которых парашютно распускается выдернутый из нагрудного кармана платок и парит к уголку глаза: «Поверьте, я искренне скорблю вместе с вами!..»

Вошел и замер на пороге — помнишь? — вот как теперь, потому что увидел совсем не то, чего ожидал. На вид ей лет тридцать. Несколько беспорядочно уложенные платиновые волосы обрамляют мягкий овал лица, которое вряд ли можно назвать красивым, но что-то удивительно обаятельное было — в бархатистости ухоженной кожи, тронутой в меру плотным загаром, в широко поставленных глазах, в изящной прописи аккуратных ноздрей, в этих задумчиво приоткрывшихся губах, по которым сосредоточенно скользит кончик языка, и даже в избыточной розовости припухших век, которые выдавали в ней человека, привыкшего работать круглые сутки. Помнишь, она сидела на скромном офисном стульчике, эффектно забросив ногу на ногу, сбоку от огромного стола, сосредоточенно просматривая какую-то бумагу, — поза очень рискованно открывала взгляду ее ногу почти «от» и «до», — а ты, не будучи уверен, что попал в похоронную контору, готов был предположить, что сослепу и ненароком заглянул в туристическую фирму, распространяющую секс-туры в Таиланд или где там еще можно на вполне законных основаниях иметь десятилетних девочек и мальчиков. И, кроме того, у нее был высокий чистый лоб и очень подвижные темные брови, они красноречиво шевелились, догоняя какую-нибудь вдруг возникшую мысль или же аранжируя своим движением некую произносимую про себя фразу, а потом она, не поднимая глаз, заметила, что занята.