Книга Кровь и золото - Энн Райс

– Не уходи, – попросила она, окидывая его нежнымвзглядом. – Разве ты не можешь остаться?

– Нет, дорогая моя, – ответил он.

Чувствуя, как при одном только взгляде на нее внутрипросыпается чудовищная жажда, он попятился, повернулся и направился к Мариусу.

Унылые, навязчивые звуки музыки вызывали у негоголовокружение и дрожь в ногах.

Со стороны казалось, что Мариус шепчет какие-то секреты наухо склонившемуся к нему смертному. На самом деле он пил кровь, но вскореотпустил жертву и усадил мужчину поровнее на стуле.

– Чтобы насытиться здесь, мне придется использовать слишкоммногих, – сказал Торн.

Его слова терялись в общем гуле и грохоте музыки, но онзнал, что Мариус все слышит.

– Тогда пойдем поищем преступника, друг мой, и устроим пир.

Мариус кивнул и на несколько минут замер, незаметно обводявзглядом помещение и без труда читая мысли заполнявших его смертных.

Торн последовал его примеру, стараясь методично прощупатькаждого Мысленным даром. Но шум, общая суета и отчаянное желание вернуться ктой хорошенькой женщине не давали ему сосредоточиться. А светловолосаяпо-прежнему смотрела прямо на него. О, как было бы здорово полностью завладетьею! Но нельзя убивать столь невинное существо. Если он позволит себе поддатьсяжеланию, Мариус от него отречется, и мысль о подобном исходе действовала наТорна не менее отрезвляюще, чем муки совести.

– Идем, – сказал Мариус. – Есть другие места.

Они вновь оказались на улицах ночного города и черезнесколько минут вошли в большое здание. Это было казино, а точнее – настоящийпритон, где на зеленых столах крутилась рулетка и вовсю шла игра в кости.

– Посмотри туда, – сказал Мариус, указывая затянутым вперчатку пальцем на высокого худощавого молодого брюнета со стаканом пива вруке, вышедшего из игры и теперь наблюдавшего за остальными. – Отведи егов угол. У стены сколько угодно места.

Торн так и сделал. Положив руку на плечо молодого человека,он заглянул ему в глаза и воспользовался старым добрым даром Очарования, стольредким среди тех, кто пьет кровь.

«Следуй за мной, – безмолвно приказал он. – Тыждал меня».

Торну вспомнились былые битвы и охота.

Глаза молодого человека подернулись туманом, мысли в головесмешались, воспоминания куда-то исчезли. Он послушно прошел с Торном к стоявшейу стены скамье. Они сели рядом. «Теперь твоя жизнь станет моей», – подумалТорн, массируя пальцами шею юноши, а потом глубоко вонзил клыки в податливуюплоть и беспрепятственно начал пить – медленно, с вожделением.

Поток крови хлынул прямо в душу. Перед внутренним взоромТорна мелькали неясные картины преступлений, совершенных этим человеком, образылюдей, чьи жизни были им отняты. Но Торн не намеревался брать на себя рольсудьи. Он жаждал не возмездия, а крови. Ощутив наконец, как разорвалосьсмертное сердце, он отстранился и прислонил тело к стене. Потом поцеловал ранкуи оставил на ней капельку собственной крови, чтобы на коже не осталось следа отукуса.

Очнувшись от грез, он оглядел сумрачный, дымный зал,заполненный незнакомцами – чужаками, обреченными на крах всех их надежд иустремлений. В своем проклятии он обрел вечность, а на человечестве лежитпечать смерти.

Где Мариус? Торн не мог его найти! Он поднялся со скамьи,чтобы отойти подальше от грязного, уродливого трупа, и тут же наткнулся накакого-то мужчину. Тот мгновенно ухватился за возможность завязать драку, егогрубое лицо исказилось от ярости.

– Ты что толкаешься? – спросил смертный, сощуривисполненные ненависти глаза.

– Ладно тебе, – ответил Торн, прощупывая егомысли, – неужели ты способен убить кого-то только за то, что тебятолкнули?

– Еще как! – Рот наглеца скривился в жестокойухмылке. – И тебя укокошу, если сейчас же не уберешься отсюда.

– Ладно. Но сначала я тебя поцелую.

С этими словами Торн хватил человека за плечи, наклонился ивпился в него зубами. Жадно сделав большой глоток, он незаметно провел языкомпо месту укуса. Собравшиеся вокруг зрители, не видевшие, конечно, проникших вплоть клыков, хохотали над этой загадочной интимной сценой. Им и в голову немогло прийти, что на самом деле только что произошло на их глазах.

К вящему удовольствию своих друзей, ошалевший, но все ещеисполненный ненависти грубиян вдруг странно обмяк и пошатнулся.

Торн быстрым шагом пересек зал и выбрался на заснеженнуюулицу, где его поджидал Мариус. Ветер усилился, но снег уже прекратился.

– Жажда так сильна, что я не в силах ее утолить, –попытался оправдаться Торн. – Во льдах я держал ее на цепи, как зверя, нотеперь она взяла верх. Не могу остановиться. Пью, пью, а мне все мало.

– Значит, пей еще. Только не убивай. Это непозволительнодаже в таком большом городе. Иди за мной.

Торн кивнул. На его совести уже есть одно убийство. Онвзглянул на Мариуса, молча признаваясь в преступлении. Но тот лишь пожалплечами и обнял Торна за плечи, увлекая его вперед.

– Нам предстоит побывать во многих местах.

Домой они вернулись почти к рассвету.

В облицованном деревом подвале Мариус провел Торна внебольшую спальню, обустроенную в каменной нише. От стен веяло прохладой, но вцентре под полотняным пологом стояла огромная роскошная кровать. Сложенныестопкой искусно вышитые покрывала казались мягкими и теплыми, а матрас и многочисленныеподушки – пышными и удобными.

Отсутствие у Мариуса настоящего склепа, единственнонадежного укрытия, поразило Торна. Здесь его мог обнаружить кто угодно, как всвое время и Торна в далекой северной пещере. Правда, спальня выглядит намногороскошнее и привлекательнее. Торн так устал, что язык отказывался емуповиноваться. Но опасения заставляли его нервничать.

– Кто, по-твоему, нас здесь побеспокоит? – спросилМариус. – Такие, как мы, точно так же отправляются отдыхать, уединяются вотьме. Ни один смертный сюда не войдет. Но если боишься, мы поищем другоеубежище. Мне понятны твои сомнения.

– Ты тоже так спишь?

– Более того, я устроил себе спальню наверху, как усмертных, и ложусь в постель со всеми удобствами. За все долгие векасуществования я лишь однажды подвергся нападению врагов – стаи вампиров. Когдаони набросились на меня, я бодрствовал и был во всеоружии. Если захочешь,когда-нибудь расскажу тебе эту жуткую историю.

Лицо Мариуса потемнело, как будто при одном тольковоспоминании о давней трагедии он почувствовал страшную боль.