Книга Дон Жуан. Правдивая история легендарного любовника - Александр Аннин

– Молчите. Не желаю вас слышать. Знаю, что раз вы подошли ко мне, значит, участь моя решена. Знаю, чего вы хотите в обмен на молчание. Не я первая… Здесь не место, чтобы говорить вам, кто вы такой, дон Хуан де Тенорио. Эпитетами, которых вы заслуживаете, я оскорблю не вас. Вас оскорбить невозможно! Я оскорблю дом Божий. Итак, слушайте и запоминайте. Сегодня ночью в беседке, что в Апельсиновом дворике. Когда именно – не знаю. Ждите.

И она гордо удалилась на прежнее место.

После заключительного «амен» де Тенорио первым вышел на воздух. И сразу понял, что перейти на другую сторону улицы будет невозможно по крайней мере полчаса.

На паперти толпились нищие, обнажая свои культяпки, закатывая глаза и разрывая лохмотья, едва прикрывавшие грязные, костлявые, усеянные язвами тела. Они тянули руки по направлению к процессии, запрудившей улицу. В воздухе стоял многоголосый крик.

Босые монахи-францисканцы в коричневых балахонах, подвязанных веревками, с узелками четок и деревянными крестами в руках, возглавляли шествие. Они вразнобой пели по-латыни тридцать третий псалом: «Благословлю Господа во всякое время…» Им вторили монахи-доминиканцы – оплот святой инквизиции.

Впрочем, если быть до конца точным, то впереди процессии, можно сказать – во главе ее, брели, вернее, пятились, облезлые, любопытные и вечно голодные бездомные псы, чьи морды были вымазаны грязью из городских сточных канав. Собак гнали прочь дубинками севильские стражи порядка.

Из соседних улочек к процессии присоединялись все новые и новые толпы горожан. Они дружно вываливались из расположенных рядом церквей, где уже отошла утренняя месса: из собора Иоанна Крестителя, из Капильи-де-ла-Кинта-Ангустиа, из Иглесиа-де-Сан-Педро, Иглесиа-де-Сан-Хиль… Казалось, весь огромный город с его тридцатитысячным населением («Черная смерть» сократила численность севильянос лишь на треть) соединился в торжественном шествии.

Все колокола Севильи одновременно звонили.

Согласно традиции, колокольный ряд каждой церкви имел свой неповторимый звон. Сплетаясь воедино, многочисленные звоны сливались в непрерывный победоносный гул. Словно все бесчисленное небесное воинство, разом обнажив мечи, гремело ими о стальные щиты – для устрашения сил зла.

Солнце играло на усыпанных драгоценными камнями крестах архиепископа Толедского и прелатов Севильи, которые шли вслед за францисканцами и доминиканцами, на золотой чаше со Святыми Дарами, что плыла над толпой, на богатых одеждах рикос омбрес, которых слуги несли на обитых бархатом носилках с балдахинами. Солнце сияло на закованных в латы конях рыцарей ордена Калатравы, ордена Сант-Яго и ордена Алькантры – главных военно-монашеских орденов Кастилии, всадники были облачены в чешуйчатые доспехи и плащи, украшенные гербами своего ордена.

Неким «водоразделом» между авангардом шествия, который состоял из представителей духовенства, знати и рыцарства, и арьергардом, где шли члены консехо, торговцы, ремесленники и их жены с детьми, а также ваганты (студенты) латино-арабского института, были две украшенные разноцветными ленточками платформы, так называемые пасос, их несли выборные люди. На одной возвышалась, покачиваясь, деревянная фигура Иисуса Христа – в терновом венце и алом, расшитом золотом хитоне. На другой пасо несли величайшую святыню Андалусии – вырезанную из кедра статую Королевской Мадонны, покровительницы Севильи.

Мужчины заранее записывались, чтобы удостоиться великой чести – быть одним из тех, кто понесет на своих плечах пасо с фигурой Христа или Девы Марии. Список растянулся на многие годы – правда, «Черная смерть» сильно его сократила. Хотя нередко, даже если человек дожидался своего заветного часа, его могли не признать годным для столь ответственной миссии: людей отбирали по росту и физической выносливости.

Каждый богатый севильяно мечтал пожертвовать драгоценное облачение для фигур Иисуса Христа и Девы Марии. А посему за сто лет существования этих двух святых статуй в ризнице королевского замка скопилось множество подобных облачений – одно дороже и краше другого. Одеяния на статуях меняли каждый раз, когда фигуры Христа и Девы Марии выносили на улицы Севильи, и тем не менее они не успевали «перемерить» все наряды.

Золотая корона Королевской Мадонны и ее волосы из длинных золотых нитей переливались в лучах мартовского солнца. Шелковое одеяние небесного цвета искрилось мириадами самоцветов.

Сто с небольшим лет назад фигуру Мадонны снабдили особым механизмом, расположив его в чреве статуи. Это сложное приспособление позволяло фигуре время от времени поворачивать голову. Каждое такое движение вызывало бурное ликование шедших за платформой простолюдинов.

В их рядах уже не пели псалмов по-латыни: над толпой гремела праздничная какофония, в которой можно было различить звуки трещоток, флейт, лютней; бренчание не так давно появившихся в Андалусии гитар; бой барабанов, завезенных сюда маврами; звон тавров – арабских бубнов.

Бесчисленная малышня сновала взад-вперед вдоль процессии горожан-цеховиков и горшечников из Трианы. Кожевенники из Кордовы, многие из которых перебрались в Севилью, шли в кожаных куртках, с цеховыми значками на груди. Они надменно посматривали по сторонам: тисненая кожа была по карману только очень богатым севильянос. Даже королевская мебель, равно как и стены в покоях кастильских королей, были обиты кордовским опоеком – кожей новорожденных телят, тисненной золотом.

Тореадоры и пикадоры, также объединенные в цех, шествовали в красных или черных плащах, с пиками, на которых пестрели разноцветные ленточки. Ваганты латино-арабского института, основанного сто лет назад Альфонсо Х Мудрым, стройными рядами вышагивали в своих фиолетовых мантиях.

Внезапно де Тенорио нахмурился: показались мастера судоверфи, заложенной все тем же Альфонсо Х Мудрым на левом берегу Гвадалквивира. Каждый из корабелов был облачен в серо-голубое платье из дорогого, тонкого флорентийского сукна. Тем самым они нарушали закон против роскоши, согласно которому простолюдин, как бы он ни был богат, не имел права одеваться подобно господину. Иначе каждый встречный должен был ему кланяться и уступать дорогу, а эта честь предназначалась исключительно для представителей высших сословий.

Может, когда дон Педро станет королем, стоит обратить его внимание на эту подлость презренных пеонов?..

Но, едва подумав об этом, дон Хуан вдруг осознал всю нелепость и мизерность подобных мыслей. Ведь через день-другой дон Педро, его лучший и единственный друг, может стать… да нет, точно станет королем Кастилии и Леона! Человеком, выше которого только Господь Бог и Пречистая Дева. А он, дон Хуан де Тенорио, обнищавший идальго, станет лучшим другом короля.

«Так неужели же я и в самом деле столь ничтожен, что на изломе судьбы думаю о мщении каким-то пеонам, посмевшим обрядиться во флорентийское сукно?» – скорбно вздыхал дон Хуан.

Однако праздничное шествие способно было развеять любую скорбь и самоукоризну. Прозвучал очередной взрыв ликования: Мадонна вновь повернула голову.

Не меньшее внимание толпы привлекали пасос, на которых были представлены евангельские сцены: Христос стоит перед сидящим Пилатом; Христос несет крест, а к нему спешит на помощь Симон Киринеянин; Христос распят на кресте, а у его ног четверо легионеров делят хитон Сына Божия…