Книга Только моя - Элизабет Лоуэлл

Что она и сделала.

Продолжая смеяться, Вулф с кошачьей легкостью вскочил на ноги. Он перевернул чемодан, открыл крышку и освободил попавшую в ловушку косу.

— Получи, — пробормотал он, передавая Джессике конец косы.

Она схватила ее трясущимися пальцами, сожалея о том, что это было не горло Вулфа. Ее взгляд красноречиво говорил, о чем она сейчас думала.

— Я к твоим услугам, — сказал он серьезно.

Более не доверяя себе, Джессика повернулась и захлопнула крышку чемодана, снова заперла его и подошла к последнему. Открыв его, она увидела, что он полностью забит бигудями, одежными щетками, утюгами, оберточной бумагой, постельным бельем, туалетными принадлежностями.

— Нет! — выдохнула потрясенная Джессика.

— Есть проблемы? — спросил Вулф, удерживаясь от смеха.

— Я потеряла чемодан.

Он сосчитал чемоданы. Шесть.

— Они все на месте.

— Этого не может быть!

— Почему?

— Я еще не упаковала экипировку для езды на лошади, а все чемоданы уже полны.

Вулф покачал головой.

— Я этому почему-то не удивляюсь. Подай-ка мне оберточную бумагу.

— Зачем?

— Помогу тебе паковать.

— Какое отношение имеет оберточная бумага к упаковке?

Вулф искоса посмотрел на Джессику.

— Оберточная бумага предохраняет вещи от образования складок.

— Складок?

— Ну да, складок, которые ты затем удаляешь с помощью утюга.

— Это ты так делаешь?

— Нет. Так делаешь ты. Гладить — обязанность женщин. Как и стирка, сушка и хранение вещей.

— А что делает муж, пока жена работает?

— Опять пачкает вещи.

— Право же, обязанность, достойная обложения налогом, — саркастически заметила Джессика.

Вулф погасил улыбку.

— В любое время, когда ты захочешь вновь стать леди Джессикой Чартерис, чтобы отдавать распоряжения горничным и прислуге, дай мне знать.

— Перестань болтать, мой лорд. И мы доживем до времен более приятных для нас обоих.

2

Джессика пошевелилась во сне и придвинулась ближе к теплу: заря принесла прохладу.

— Ради бога, — пробормотал Вулф.

Пробуждаясь, он почувствовал на себе тяжесть и тепло. Когда маленькие руки скользнули ему под пальто в поисках тепла, сердце у него учащенно забилось. Не просыпаясь, Джессика уткнулась ему в шею и вздохнула.

Вулф закрыл глаза, однако это не помогло. Ничто не могло вытравить из его памяти ослепительно белую грудь Джессики с розовыми горошинками сосков, которые смотрели на него из разорванного пеньюара. До того момента он никогда не позволял себе думать о своей рыжеволосой малышке иначе как о ребенке.

Зато сейчас Вулф не мог думать практически ни о чем другом, кроме как об этой волнующей груди.

Он испытывал непреодолимый страх каждый раз, когда во время движения дилижанса Джессика засыпала. При толчках и резких остановках она в любой момент могла оказаться на полу. Он постоянно поддерживал и подхватывал ее, затем наконец уложил ее, сонную, себе на колени, и дыхание Джессики смешалось с его дыханием. Он ловил себя на мысли, что страстно желает ее, и это бесило его, потому что он знал: ответного желания у нее нет.

И даже если бы оно было, Вулф не пошел бы на это. Джессика не сможет быть его женой. И даже самое большое желание не в силах что-либо изменить.

Тем не менее теплое дыхание Джессики, когда он нагнулся к ней, подействовало на него, как вино. Мягкость ее груди манила и влекла, хотелось положить на нее руку и ласкать ее. Сладостная тяжесть ее бедер, касающихся его возбужденной плоти, обрекала его на мучения, которые он одновременно и благословлял, и хотел бы поскорее прекратить.

Джессика пробормотала что-то во сне и зарылась в Вулфа, зная лишь то, что он — источник тепла, а весь мир — это холод. Когда ее губы коснулись его кожи, он ощутил болезненный прилив желания во всем теле.

— Проснись, черт возьми, — сказал Вулф, сдерживая дыхание. — Я ведь не пуховая постель, которая служит для удобств вашей милости.

Когда Джессика издала протестующий возглас и прильнула к Вулфу еще теснее, его руки прижали ее к себе вопреки тому, что он только что в сердцах сказал.

Он вгляделся в ее лицо: кожа Джессики потускнела, под глазами появились темно-лиловые круги. Вулф стал уговаривать себя, что виноват в этом мутный рассвет, з не утомление. Однако он знал, что это не просто игра света. Путешествие в дилижансе — нелегкое дело даже для мужчин. Для молодой девушки, привыкшей к удобствам, оно было тяжелым испытанием на выносливость.

«Черт побери, Джесси. Почему ты не сдашься и не вернешься туда, где ты у себя дома?»

Однако, даже думая таким образом, Вулф убрал волосы с лица Джессики с нежностью, которую был не в силах в себе побороть. Джессика была словно сделана из фарфора, беззащитная в этом мире, слишком суровом для нее.

Внезапно Джессика открыла глаза и увидела Вулфа Даже полутьма не могла скрыть смущение, которое она испытала, проснувшись в его объятиях.

— В-вулф?

Скорее поспешно, чем деликатно, Вулф усадил Джессику напротив себя, надвинул шляпу на глаза и перестал обращать на девушку внимание. Вскоре он заснул.

Ошеломленная беспокойным сном и пробуждением в объятиях Вулфа, хотя засыпала она в неудобном, продуваемом углу, Джессика смотрела на мужа, пытаясь вспомнить, как все было. Наконец она открыла боковую штору, чтобы посмотреть, где они едут.

Эта заря была какой-то особенной. Куда ни кинь взгляд, всюду виднелась плоская, холодная равнина, да еще ледяная колея, обозначавшая дорогу. Нигде не поднималось хотя бы дымка, возвещающего о человеческом присутствии. Не было изгородей, разграничивающих пастбища, не было троп, ведущих к отдаленным домам или фермам.

Поначалу это отсутствие деревьев и следов обитания поразило Джессику, однако спустя некоторое время ничем не нарушаемое однообразие пейзажа вызвало в ней еще большее оцепенение, чем холодный ветер, задувающий в щели и проникающий сквозь шторы.

Джессика изо всех сил старалась сидеть прямо на неудобном сиденье. С того момента как они выехали из Сан-Джозефа, она не имела ни малейшего понятия о времени. Она не помнила, длилось ли их путешествие три дня, пять или, может быть, пятьдесят пять. Часы и дни слились в одну бесконечную цепь, ничем не отличаясь друг от друга. Вулф настаивал, чтобы они ехали постоянно, чтобы даже спали сидя, высаживаясь из дилижанса лишь во время смены лошадей на убогих станциях, разбросанных на трассе, ведущей на Запад, для того чтобы воспользоваться общественным туалетом.