Книга Мадемуазель Судьба - Юлия Климова

Произведенным впечатлением Юрий Яковлевич остался доволен. Еще бы! Валька сидела на стуле замерев, чуть приоткрыв рот и округлив глаза. Если так и дальше пойдет, то скоро она наверняка окажется втянутой в какой-нибудь международный конфликт или случится что-то еще похлеще («Может, шляпы английской королевы не брать?..»). В который раз ей захотелось воскликнуть: «Я просто собиралась купить босоножки!»

Валька шумно вдохнула, выдохнула и произнесла:

– Наверное, когда все закончится, я уже не смогу чему-либо удивляться. Я просто разучусь! Такое ощущение, будто я попала в книгу… Надеюсь, эта книжка с хорошим концом, а не кровавый ужастик. – Валька засмеялась, глядя на Казакова с благодарностью. Нет, в своем привычном гордом одиночестве она бы ни за что не справилась с такой ситуацией, как же хорошо, что Юрий Яковлевич написал приглашение, а Сергей приехал за ней к магазину. – Пожалуйста, расскажите хоть что-нибудь! – выпалила Валька, сгорая от любопытства. Кто же кому изменил и как найти этого ребенка? Хотя ее неведомый родственник уже вовсе не ребенок, а взрослый мужчина или женщина.

– Ни за что, – весело ответил Казаков. – Позже, Валентина, я обо все расскажу позже.

– Пожалуйста.

– Ни за что.

Ничего не оставалось, как только смириться. Или разговор можно немного отложить… Вдруг за обедом или ужином Юрий Яковлевич сам не утерпит и «выдаст тайну золотого ключика». Глаза Вальки хитро блеснули, она выпрямилась и решила, пользуясь случаем, выторговать для себя приятных бонусов. «Я дала слово, что не буду приставать со звонками Наташе… Ладно, потерплю немного…»

– Юрий Яковлевич, расскажите, пожалуйста, об отце, – попросила Валька. Заерзав на стуле, она покосилась на рамку с фотографией, стоящую на письменном столе. – Хотя бы немного.

Казаков сцепил пальцы, нахмурился, а затем кивнул, скорее своим мыслям, чем в ответ на просьбу. Вальке было бесконечно приятно, что воспоминания дороги не только ей, но и Юрию Яковлевичу. Она и не думала, что на свете есть такой человек…

«Здорово», – пронеслось в голове. Валька коротко улыбнулась и стала медленно погружаться в прошлое…

В семье бывало по-разному, впрочем, как у многих: то тихо и мирно, то ссора родителей и длительная тишина дня на три или даже четыре. Во время перебранок Валька частенько пробиралась к двери и бессовестно подслушивала, пытаясь понять, кто прав, а кто виноват, и достанется ли ей заодно или, наоборот, родители не обратят внимания на очередную тройку в дневнике и изрезанные ножницами джинсы. Каким-то странным образом получалось, что отец всегда прав, а мама придирается по мелочам: то громко укоряет в ерунде, то тихо шипит, гремя посудой: «И Валентина вся в тебя! Такая же вредная и упертая! Ничего путного из нее не вырастет».

Лет с четырнадцати Валька стала заступаться за отца, в дискуссию не вклинивалась, но при случае обязательно говорила матери: «Вот ты папу ругала, а он ничего плохого не делал» или «Я папу понимаю». Очень хотелось поспорить и доказать свою правоту, но Валька получала в ответ лишь «Больно умная!», и ничего не оставалось, как только идти в свою комнату и браться за книгу или уроки. Может, поэтому со временем между ней и матерью выросла стена, они все меньше и меньше разговаривали друг с другом.

После смерти отца (тот часто болел и жаловался на сердце) началась «новая» жизнь. Как прокомментировал происходящее гадкий и пакостный Сухоруков, «Закуролесила Антонина Андреевна, ох, едрить, закуролесила! Чему только дочь учит!»

Из дома стали пропадать вещи, зато потом начали появляться молодые мужчины… Вот тогда-то Валька и сблизилась с Наташкой: сидела у нее на кухне, ела пироги, болтала ни о чем и слушала радио, подперев щеку кулаком. «Две подружки по несчастью, – с удовольствием комментировал Сухоруков. – Одна рыжей родилась, и никто замуж не берет, а у второй мать больно влюбчивой оказалась». Валька тихо усмехнулась, вспоминая, как Наташка хорошенько размахнулась и шандарахнула врага сумкой по костлявой ноге. Это сейчас «многоуважаемый» пенсионер Сухоруков немного отъелся – при общей худобе у него появился маленький дряблый животик, – а еще год назад он походил на стопроцентного Кощея с большим носом-баклажаном.

– Николай был прекрасным человеком. Уверен, ты это и без меня знаешь, – сказал Казаков, поднимаясь из-за стола. – Добрый, честный, искренний. И очень любил тебя.

– Да. – У Вальки на лице засияла солнечная улыбка. – Но я не знала, что папа увлекался охотой.

– Вовсе нет, – покачал головой Юрий Яковлевич. – Я всего два раза затащил его в лес. И, поверь, наши потуги на этом поприще больше походили на ленивую прогулку, чем на охоту. Ни я, ни твой отец не нашли это занятие интересным, да и стрелять мы так и не научились. – Казаков развел руками: мол, негодными мы оказались, что уж тут поделаешь.

Валька хмыкнула. Несмотря на признание в неудаче, она безошибочно поняла, что Юрий Яковлевич считает свою молодость бравой, и никто бы не удивился, если бы вдруг выяснилось, что Казаков и на рыбалку ходил, и в походы, и по горам лазил. Хотя… Валька оглядела плотную, склонную к полноте фигуру Юрия Яковлевича. «Нет, по горам, наверное, не лазил…»

– А еще, – потребовала она, подаваясь вперед.

– Николай любил картины и за двадцать лет собрал хорошую коллекцию. Не дорогущую, конечно, – Казаков махнул рукой, – но весьма интересную.

– А это для меня не новость! – выпалила Валька. – Папа мне часто показывал картины.

– Я догадывался об этом, – лукаво подмигнув, ответил Казаков.

В семье всегда был достаток. Нет, Валька не ела черную икру ложками и не утопала в дорогих игрушках, бриллианты не вываливались из ее шкатулочек и одежда не была украшена марками известных модельеров, но холодильник всегда был полон, и отец часто давал дочери деньги на карманные расходы. Он очень много работал, а Валька хоть и скучала, однако понимала: так надо.

Дождавшись вечером щелканья дверного замка, она бежала к шкафу, хватала книгу потолще, а потом пулей летела в коридор – пусть папа почитает. Подольше! Засыпая на его коленях, прижавшись к колючему свитеру, маленькая Валька счастливо вздыхала, мечтая, чтобы завтрашний день пролетел как можно скорее.

Однажды отец взял дочь за руку, усадил за стол и положил перед ней небольшой сверток. «Смотри, кроха, какую красотень я принес». Развернув плотную бумагу, Валька увидела картину – речка, камушки, корни деревьев и ярко-оранжевый цветок, тянущийся к солнцу. Почти как в учебнике природоведения. Не особо понимая, чем тут любоваться, Валька глубокомысленно изрекла универсальное слово «супер». Но вот когда отец отнес картину в свою комнату, она вдруг расстроилась и, не сдержавшись, попросила посмотреть еще раз. Отец захохотал, щелкнул Вальку по носу и важно сказал: «Моя порода». Гордость ее захлестнула, и потом, даже если и не нравились портреты или пейзажи в деревянных прямоугольных рамках, Валя всегда говорила: «Супер!» Не потому что хотела обмануть, а потому что изо всех сил старалась дотянуться до любимого отца. «Где ты берешь картины?» – как-то спросила она. «Иногда гуляю по Арбату, а иногда заглядываю в какие-нибудь сказочные местечки». И отец опять щелкнул ее по носу.