Книга Колдунья - Сьюзен Флетчер

«Такие белые и длинные…» — шептала она, дотрагиваясь до них.

Как ваше перо.

И еще столик, который раскладывается?

Вы так много принесли в своей кожаной сумке.

* * *

Говорят, сэр, что ведьмы вообще не рождаются.

Я слышала много лжи — будто бы их матерями становятся кошки. Или коровы, которые вышвыривают из себя сгусток прокисшего молока, и тот принимает человеческую форму. Торговка рыбой как-то похвасталась, что вывелась из рыбьей икры, но это все пустая болтовня — она слишком любила виски. Потом еще Тотиак. Она клялась, что выросла, как зуб на челюсти, на скале острова Малл, — и вроде бы даже сама в это верила. А я не верила. Ведь она питала страсть к белене, как и Гормхул. Такая же одержимая. Они улыбались, когда слышали о затонувшей лодке, и я спрашивала: «Почему? Это же ужасно! Лодка ушла под воду вместе со всеми людьми…»

Но улыбались они, наверное, тому, что познали за долгие годы. Познали утрату и скорбь.

Зуб? На скале?

Только не я.

У меня была мать. Настоящая человеческая мать.

Она была не похожа ни на кого. Ее ресницы касались скул. Смех звучал как частые вскрики птицы, почувствовавшей приближение лисы. Она носила кроваво-красную юбку, — я думаю, именно из-за цвета; когда умер наш поросенок, его кровь на алой ткани была совсем незаметна. Так же, как ягодный сок и вообще любая грязь. Когда она крутилась на носочках, ее юбки поднимались как крылья — будто она могла улететь далеко-далеко. Кора пила утреннюю росу, как кошка. Она шуршала собранными травами и предсказывала будущее, и большинство мужчин оглядывались, когда она проходила мимо, и улыбались. В нее был влюблен кузнец. Мальчишка, ученик пекаря, ходил за ней по пятам, след в след. А мистер Фозерс ненавидел ее, но я не хочу пока о нем говорить.

«В ней что-то было» — вот что о ней сказали. Я называю это волшебством и бесстрашием. Но некоторые люди боятся подобного.

Кора… Вся Северная Англия знала это имя. Я убежала, будучи еще совсем ребенком, и месяцами потом слышала сплетни о красавице, что живет в приграничной стране и носит красную юбку. Как она остановила церковные часы, лишь указав на них, или как сбрасывала перья в фазаний сезон. Это была она. Я знала это. Неправда, конечно, — где это видано, чтобы человек линял перьями? Но люди всегда плетут небылицы о тех, кто не похож на них, кто живет другой, возможно светлой и вольной, жизнью.

Кора зачаровывала и ловила в свои сети… Она привлекала мужчин красотой тела, а природу — красотой души. И она привлекла и свою смерть в конечном итоге; последнее, что я о ней слышала, — это как ветер подхватил ее юбки на помосте, как она взмыла и полетела, круг за кругом.

Она тоже была рождена человеком. Ее матерью была не мечущая икру рыба, а набожная женщина с рубинами в ушах и жуткими руками. В момент рождения Коры в дом ударила молния, и тот загорелся, и руки ее матери обуглились, когда она толкала дверь, чтобы спастись бегством. «Бедовое дитя». Кора передвигалась по-паучьи. Не ползала, как другие дети, а карабкалась, и казалось, что она состоит лишь из глаз и ног. Однажды на воскресной службе она ползала в церкви и исцарапала ногтями церковную скамью — следы получились похожими на перевернутый крест. «Знак! — кричали прихожане. — Сатанинский знак!» Их охватил азарт охотников на ведьм, и они привязали мою бабушку к дакинг-стулу. «Ты прелюбодействовала, — обвиняли ее, — с тем парнем». Они боялись назвать его имя, но в то же время не боялись совершить убийство. Они сказали, что ее руки похожи на крючья и это тоже знак. «Доказательство твоего греха!» — кричали они.

Была ли у нее надежда? Никакой. Мою бабушку, которая всю жизнь была набожной, поволокли к страшному пруду за городом. Дед пытался ее спасти. Но как ее спасти, когда кругом вопят «ведьма»? Он стоял и рыдал, пока ее раздевали. Он кричал: «Я люблю свою жену!» — когда она осталась в одной рубашке, а она отвечала: «И я очень люблю своего мужа». Но они все-таки привязали ее запястья к лодыжкам, так что подбородок коснулся коленей, и швырнули в пруд. Она всплывала трижды. На четвертый раз пошла ко дну.

Кора все видела. Она смотрела с моста своими ведьмовскими глазами.

Позже она поклянется мне: «Дьявола нет, есть лишь дьявольские поступки людей. Все зло мира сотворено человеком… Всеми ими!» И я знаю, что она поняла это, когда видела свою тонущую мать.

После казни бабушки дед отправился в трактир, да так и не вышел оттуда.

Что же касается Коры, прихожане надеялись, что она обратит свое лицо к Господу и будет спасена Им. Но нет! Должно быть, та молния прожгла ее сердце, а подобный огонь нелегко погасить. Она для вида ходила в церковь, улыбалась, чтобы скрыть бушующий в душе огонь. Нательным крестом она давила мух и выковыривала семечки из яблок, она занималась повседневными делами, никак не связанными с Богом.

Она убежала из города, когда подросла и научилась быстро бегать. Шести или семи лет, не старше.

Так началась для нее пора скитаний. Дни и ночи бродяжничества изменили ее, наполнили сердце мудростью совы и коварством кошки. Она кралась в темноте. Спала там, где годами не бывало ни души, — в лесах и пещерах. В сыром водяном колесе. Она бродила по берегу моря, и ползала по болотам, и встречала разных людей в своих странствиях — людей, которые тоже прятались. Ведьмы. Изгои.

«Эти люди, — сказала она, — научили меня разбираться в травах». Так что Кора стала травницей, она повзрослела. Она выросла высокой и крутобедрой. Она сорвала юбку с куста крыжовника, на который ее повесили сушиться. Это было в Камберленде. Надела ее и пошла в лавку за хлебом и яйцами, а одна женщина там закричала: «Воровка! Это же моя юбка!» Кора выбежала без яиц и хлеба. Она жила, как живут цыгане, — продавая снадобья и предсказывая будущее. Она не всегда говорила правду: за плохие пророчества не станут хорошо платить. Думаю, в ее кошельке всегда позвякивала пара-другая монет. Она умела быть очень убедительной, когда придерживала свой острый язычок и говорила то, что другие хотели услышать.

«Бедовое дитя».

Так ее назвали при рождении, и то же она сказала, когда родилась я. И верно, с ней были одни неприятности. Но ведь она не сама стала бедовой, ее такой сделали. Если бить собаку за то, что она лает, она будет лаять еще больше.

Едва ли я унаследовала от нее это свойство. Да, меня называли бедовой. Меня называли ведьмой. Но на самом деле я причинила очень мало бед на своем веку.

Итак, я родилась в Англии. Вы поняли это по тому, как я говорю.

Торнибёрнбэнк.[9]Длинное название и вполне подходящее, потому что южный берег ручья весь зарос боярышником. Еще там был ильмовый лес и луг, такой топкий, что коровам приходилось высоко задирать ноги, когда они приходили полакомиться клевером. Они паслись там весной, когда клевер особенно сладок. Молоко тоже делалось слаще, и вся деревня была счастлива от этого. Больше шляп приподнималось на улице при встрече со мной.