Книга Квинканкс. Том 1 - Чарльз Паллисер

На ходу мы обсуждали происшедшее, и матушка повторила, что, как она думает, в дом вломился давешний бродяга.

— Если он мне опять попадется, — заверил я, — я его задержу и крикну мистера Эмериса.

Вдруг встревожившись, матушка встала как вкопанная.

— Обещай, Джонни, никогда не заговаривать с незнакомыми людьми.

— В деревне и чужих-то никогда не бывает, — пожаловался я и перевел взгляд вправо. — Оттого в постоялом дворе закрыли извозчичьи конюшни.

Напротив церкви находился единственный в деревне постоялый двор, старое, наполовину деревянное здание, которое словно склонялось к дороге, высматривая возможных гостей. Что и понятно, поскольку недавно была выстроена дорожная застава, большая дорога проходила теперь в полумиле от деревни, путники там больше не появлялись, и постоялый двор превратился в простой трактир. Прошел год, как перестал слышаться здесь грохот карет, несшихся к почтовой станции, и они сделались для меня не более чем воспоминанием, смутным, но славным.

— Можешь прочесть вывеску? — спросила матушка.

— Да. «Роза и Краб». — Но тут же я признался: — По правде я не читаю, а знаю, что здесь написано. Но «Р» я узнал бы и без этого, и «К», конечно, тоже. Ты же понимаешь.

Когда, уже в давние времена, я спросил матушку, почему гостиница звалась так странно, она предположила, что слово «краб» обозначало сорт яблони. Как бы то ни было, картина на вывеске так выцвела от непогоды (да и живописец не отличался мастерством), что уверенно опознать можно было только розу, предмет же на заднем плане мог быть чем угодно, и мне нравилось видеть в нем не хорошо знакомый фрукт, а зловещего, похожего на паука морского обитателя.

— Еще немного, и ты будешь читать все что угодно, — заверила матушка, и мы, бредя через центр деревни, это обсудили.

Далее дома стали встречаться реже, по правую руку дорога вышла к реке и начала спускаться к Лугам, которые открылись теперь нашему взгляду: вокруг дома, в середине мутный пруд. Чтобы срезать путь к Силвер-стрит, где, как мне было известно, жили родные Сьюки, нужно было держаться правее, по краю Лугов. Но матушка никогда не ходила этим путем, потому что в паводок дорогу заливало и вообще это была не самая приятная часть деревни. Мы отвернули от Лугов и двинулись налево.

У домика на краю Лугов, где две пожилые сестры держали школу (я часто видел, как ходили туда и обратно ученики с книжками и грифельными дощечками), я спросил:

— Когда я научусь читать, я пойду в эту школу?

— Нет, я и дальше буду сама тебя учить. У нас будет собственная маленькая школа, очень веселая. Я попросила дядю Марти купить нам целую кучу книг, во вчерашнем письме сказано, что он их отправил, теперь их можно ждать со дня на день. Вот эту новость я и хотела тебе вчера рассказать. — Она схватилась за лоб. — Ох, за этой суматохой я забыла утром ответить на письмо. Напомнишь мне позднее, Джонни?

— Как по-твоему, какие он выбрал книги?

— Ну, — отвечала она, — он был немножко нездоров, а потому попросил другого джентльмена, чтобы тот выбрал книги, — мистера Сансью, мы оба его знаем.

Мы миновали пруд, где скапливалась речная вода, и в конце Лугов достигли моста; там дорога разветвлялась. Левая дорога большим кругом шла по деревне — этим путем мы пользовались всегда; другая, нами не хоженная, поднималась на Висельный холм, к дорожной заставе.

— Ну, пожалуйста, давай поднимемся на холм.

— Тебе было сказано уже сто раз, что никаких виселиц там больше нет.

Это было правдой, но я не мог поверить, что там так уж и не на что смотреть.

— Да ну их, виселицы. Я другое хочу увидеть, ты знаешь.

— Хорошо, мы пройдемся туда, но только до заставы. Вначале дорога была зажата между высокой стеной слева и разросшейся живой изгородью справа, и по пути ничего нельзя было разглядеть. Однажды нам пришлось буквально вжаться в стену, когда с холма, подскакивая на дорожных камнях, прокатилась с грохотом большая повозка. Дальше верх стены местами был обломан, и мы видели по ту сторону густо-зеленый волнистый склон долины, там и сям украшенный случайным деревцем.

— Там вроде бы что-то блестит, — воскликнул я. — Как ты думаешь, это озеро?

— Это лесопарк при большом имении, — мягко заметила мать.

— Я вижу оленя!

— Да, они сохраняют дичь. — Через несколько шагов она добавила: — Кстати, Джонни, никогда не спрашивай Сьюки о ее отце. Ты сделаешь ей очень больно. Когда подрастешь, я тебе объясню.

Но я не слушал, потому что вот-вот должна была показаться застава. Временами я подскакивал, чтобы заглянуть за высокую живую изгородь, и однажды заметил верх большого фургона, который предшествовал нам под прямым углом к нашему пути. Немного дальше мне уже не потребовалось подпрыгивать, чтобы увидеть груз — высокие охапки соломы — и человека наверху, но не кучера и не лошадей; поэтому казалось, что человек этот парит по волшебству над изгородью, как мальчик из арабских сказок. Двигалась эта громоздкая колымага на удивление быстро — явно быстрее, чем я, пеший. Взволновавшись, я повернулся и крикнул:

— Это, наверно, застава!

— Нам пора обратно.

— Ну, еще чуть-чуть, — заныл я.

— Нет. Погода портится, того и гляди пойдет дождь.

Это была правда, на востоке голубизна неба немного потемнела, хотя на западе по-прежнему светило солнце.

Мать потянулась ко мне, но я припустил в гору. К вершине путь сделался пологим, проезд расширился и превратился в грязное устье, откуда налево и направо расходились колеи. Внезапно я очутился на большой дороге: широкая, совершенно плоская каменистая полоса простиралась в обе стороны, местами терялась во впадинах хребта, неизменно появлялась снова и окончательно исчезала из виду на расстоянии две или три мили в том и другом конце. Я поскреб ее ногой, но зацепил лишь несколько мелких камешков; щебень держало твердое, смолянистое покрытие, какого я никогда не видел. У поворота стоял столб-указатель с надписью: «Л: CLIX», и теперь я знаю, какой город был обозначен буквой «Л».

День клонился к вечеру, небо начало темнеть, поднялся холодный ветер. Я посмотрел вниз на совсем крохотную деревню, и попытался найти среди крыш нашу. Потом повернулся к парку и увидел, что в каких-нибудь нескольких ярдах находится выход прямо на заставу. По обе стороны стояли высокие столбы, увенчанные каменными шарами, большие ворота были распахнуты.

Тут меня догнала мать и, тяжело дыша, схватила за плечо.

— Ты в самом деле испорченный мальчик. Биссетт права.

— Ой, раз уж мы здесь, дождемся, пока проедет почтовая карета! — выкрикнул я.

Прежде чем матушка успела ответить, из ворот выкатилась карета, запряженная парой лошадей. Такого великолепия я не видел даже в те времена, когда в «Розе и Крабе» останавливались путешественники. Это было отлакированное, канареечно-желтое ландо, с нарядным кучером на козлах, а везли его превосходные серые лошади, подобранные под пару. Но в особенности привлекли мое внимание гербы на филенках.