Книга Отгадай или умри - Григорий Симанович

Гарантом незыблемости этой несколько своеобразной и абсолютно суверенной демократии выступал Федеральный комитет правопорядка. Его молодой, сорокасемилетний глава Федор Мудрик, ближайший сподвижник и, как настойчиво внушала пресса, близкий друг президента, главенствовал, напомним, над всей силовой и правовой армадой страны. Согласно недавней поправке к Конституции, он не входил в правительство и подчинялся исключительно и только президенту-председателю. Но, по слухам, которые мало кто решался распространять, президент никак не вмешивался в дела своего соратника, потому что вмешиваться было поздно: на вопрос, кто над кем и кто реально правит страной, каждый из этих двух достойнейших людей имел свой ответ. И эти ответы не совпадали.

Тополянский служил в столичной прокуратуре. Она, конечно же, входила в число наиболее грозных подразделений ФКП. Лишь необходимость соблюдать в угоду брюзжащему Западу эти вздорные формальности римского права вынуждала тратить изрядные средства на содержание явно избыточного по численности, многотысячного судебного корпуса и не разгонять к чертовой матери эту коллегию демагогов-адвокатов. В идеале механизм работал бы живее и эффективнее, поскольку в девяноста девяти случаях из ста обвинительное заключение прокуратуры, неуязвимое для нападок либеральных болтунов-адвокатов, все равно текстуально воспроизводилось в приговоре суда и принималось к исполнению пенитенциарной системой.

Алексей Анисимович Тополянский считал себя тщательно замаскированным противником сформированного режима. Человек хорошо образованный, потомственный юрист, знавший три языка и любивший в кругу друзей козырнуть цитатами из Шопенгауэра и Пастернака, старший следователь по особо важным делам Тополянский подошел устрашающе близко к пенсионному возрасту. Пенсии боялся отчаянно, не представляя себя вне любимого дела. А потому маскировал и камуфлировал свою оппозиционность с такой искусностью, что в последнее время все чаще и сам забывал о своих убеждениях. Потому и слыл надежным, лояльным профессионалом, которому все, кроме конкретного уголовного дела, абсолютно по фене.

И вот он сидит в своем комфортно продавленном кожаном кресле, слушает весьма толковый доклад долговязого умницы Вадима и понимает, что судьба-индейка не уберегла на склоне карьеры.

Под жестким нажимом начальства он изменил своему принципу и приступил к аналитической работе, не дожидаясь результатов основных экспертиз.

Вадик разложил пасьянс из тех карт, которые на сей момент составляли далеко не полную колоду. Что же выходило…

Некто Фогель Ефим Романович, шестидесяти лет от роду, внештатный составитель кроссвордов, не замеченный ни в чем предосудительном, не значащийся ни в одной оперативной сводке, не проходящий ни по одной базе милиции и спецслужб, не фигурировавший даже в уличных или бытовых инцидентах, не состоящий ни в одной из трех партий и даже ни в одной общественной организации, не уличенный в дружеских или товарищеских связях ни с одним из подозрительных членов нашего гражданского общества, – этот Фогель аккурат под день своего юбилея запускает по электронной почте в редакцию крупной газеты издевательскую пакость, унижающую честь и достоинство всесильного руководителя державы.

Допущение первое: случайность. Крайне сомнительно. По информации, оперативно собранной в течение последних суток, этот Фогель за годы сотрудничества с газетой «Мысль» и еще как минимум с десятью изданиями разной степени популярности не допустил ни одной, ни малейшей ошибки. У него не случалось даже опечаток. Психически нормален, высоко эрудирован, чрезвычайно скромен. Кроме того, слово «суслик» отличается от «Мудрик» не одной, даже не двумя, а тремя буквами. Понятно, что у Фогеля поточный метод, стало быть, специальная программа форматирует слова из клеточек в список правильных ответов. Но непреднамеренно вписать своей рукой другое слово – да еще столь громкое, сигналящее! – непосредственно в клеточки… О-о-очень сомнительно в данном случае. Ну разве что принять во внимание бесовщину, вмешательство высших сил или Фрейдово учение о бессознательном, где рассматривается, например, феномен «работы сновидений» (Тополянский с гордостью отметил про себя, что кое-что еще помнит из Фрейда, стало быть, маразм далек!).

Ладно, не исключаем, но относим версию к резервной.

Допущение второе: умышленная акция. Интеллигента прорвало. Случай Александра Галича: «Не могу молчать!» Но на площадь выйти слабо. Лезть в открытую оппозицию, посылать письма наверх, слать петиции, апеллировать к Западу – глупо и самоубийственно. Да и где она, оппозиция? Правильно, в прихожей у власти или в говне. И тогда пробудившемуся от духовного сна престарелому кроссвордисту Фиме Фогелю пришел в голову иезуитский план: особым образом заявить через прессу, что Слон – всего лишь моська, что Тараканище – не более чем козявочка-букашечка, высший силовик страны – мелкий грызунишка, разносчик инфекционных заболеваний, при опасности встающий столбиком. И вот Фогель осуществляет идеологическую диверсию, пользуясь единственно органичным и доступным для него способом.

Но тут нестыковки еще более очевидные, просто вопиющие. Ну, прежде всего, где повод надеяться, что сразу три редактора не заметят ошибку? Фогель мог, конечно, предположить, что его безупречная репутация снизила редакторскую бдительность у кого-то из троих. Но не у всех же разом! По крайней мере, странным образом убиенный (теперь в этом нет сомнений) Костя Ладушкин был просто обязан сверить ответы и поставить свою электронную подпись, а юноша-то добросовестный, аккуратный, ответственный по всем отзывам, какие успел собрать Вадик. И Фогель не мог не знать его с этой весьма похвальной стороны. Пойти на столь легкомысленный и неоправданный риск при столь изощренном, экзотическом покушении на высшую власть – решительно не вяжется с характеристиками этого человека. И все же, если допустить, что Фогеля охватило непреодолимое желание экстренно дать бой тирании и он действовал в отчаянии, в состоянии аффекта, на авось, – откуда такие разительные, мгновенные метаморфозы? Вчера он тихая домашняя особь, «тварь дрожащая». Через несколько дней – диссидент-экстремал, чуть ли не шахид-самоубийца, хитрейшим образом маскирующий заряд и взрывающий всю свою предыдущую и нынешнюю жизнь, спокойную и относительно сытую. А еще через день в кабинете главного редактора – подавленный, обескураженный человек, клятвенно заверяющий, что ничего такого не писал и помыслить не смел.

Не вяжется, не стыкуется, психологический нонсенс, чушь собачья… Исходя из тезиса, что Фогель вовсе не сумасшедший, следует отвергнуть подозрение в умышленной акции.

Допущение третье: Фогель все это продумал, проделал и вместе с сообщниками из тайной террористической организации изысканно умертвил ненужных свидетелей.

Тут Алексей Анисимович представил себе старого, дрожащего от страха еврея в маске, перчатках и в компании еще двух пейсатых бугаев, насильно вливающих водку в горло несчастным журналистам. Его разобрал дикий приступ хохота. Совершенно растерявшийся Вадик умолк и с изумлением уставился на визави, не понимая, что же он такого ляпнул несуразного…

– Ничего, ничего, – взяв себя в руки, успокоил Тополянский, – извини, к тебе не относится, это я своим мыслям, продолжай…