Книга Уйти от себя… - Фридрих Незнанский

Генка обычно был немногословный. С Любаней особо не делился. А тут как-то выбрал момент, когда Олега не было рядом, да и говорит:

— Я, Любаня, кое-что задумал. Только тебе говорю, как сестре своей единородной. И то только потому, что ты девка не из болтливых, молчать умеешь. Мы с мужиками хотим дельце одно провернуть, перегнать нашу добычу на юг и запарить там все оптом. Это наша законная заначка. Тогда я враз получу большие бабки. И тебе тоже перепадет. Мне только помощь твоя нужна. Этот твой хахаль Казачок — парень ушлый, как раз на юг скоро отправляется. Базлал, что у него есть надежные люди, они помогут там с охраной и прикрытием. Сопровождение нам не нужно, свои люди поедут, а там, на месте, знающие люди нужны. Разузнай у него, не треп ли это. И никому больше ни слова.

Любка рада была помочь и брату, и перед Казачком выслужиться. Представила, как тот обрадуется, что не зря на нее рассчитывал. Счастье само плыло ей в руки. Как она и ожидала, ее любовник разве что не плясал от радости, когда услышал про вагоны. Уж он ее тискал, услаждал всю ночь напролет, она иногда и дышать забывала. А он был неутомим и сладостно нежен. Любаня в его руках уже не вспоминала своего учителя музыки. А на ее осторожные расспросы он ласково посоветовал не забивать голову всякой мутотой. Это его геморрой, и он сам завтра забьет стрелку с Генкой. С ним же и перетрет тему. Любаша уже привыкла к тому, что язык Казачка ей не всегда понятен, хотя суть улавливала. И на этот раз поняла — это не ее ума дело.

На следующий день оставила она Генку с Олегом наедине решать их дела. Хоть и любопытство ее жутко разбирало, но нужно было идти на работу. Да и мужики подгоняли, хотели вдвоем остаться. Люба не дура — просекла, что у каждого из них свой интерес был в этом деле.

Казачок после разговора с Генкой как-то поспешно засобирался и, обнимая на прощание Любаню, пообещал, как каждый настоящий мужчина, что он непременно к ней вернется. Вот управится с делом — и весь ее. А Любка, как всякая женщина, размазывая слезы по щекам, свято верила каждому его слову. Уехал ее красавчик, сокол ее ясный, орел сизокрылый. Только месяц с ней и пробыл. И хоть девки ехидно поглядывали да посмеивались, потому что их портяночные мохнорылые мужики с ними остались, а ее писаный красавец отбыл в неизвестном направлении, Любка про себя посылала их куда подальше. Разве можно сравнить ее Казачка с этими сапогами?

Казачок, счастье ее, с каждой большой станции присылал телеграммы на адрес бухгалтерии. С одним коротким словом: «Люблю». Ух, как девок корежило, когда она в упоении зачитывала это слово! Да не раз и не два! Ей хотелось, чтобы весь мир знал, как ее любит ненаглядный. Немного отравила ей радость Мария Григорьевна, пожилая главный бухгалтер. Она каждый раз после коллективного чтения очередной телеграммы смотрела на нее недобрыми глазами и предостерегала, «как мать родная», чтобы Любка особо не радовалась. Те, кто много говорят о любви, чаще всего брешут. Попудрят мозги доверчивой дурехе, а потом смываются, ищи-свищи их потом… Хорошо, если еще без последствий обходится. Словом, позавидовала Любаше. Понятное дело, ее старый хрыч Никодим Степаныч сроду слова ласкового жене не сказал. Как бирюк — приедет с приисков на пару дней и сидит сиднем на балконе, молча курит и плюет сверху вниз, со второго этажа, на прохожих. Такое у него развлечение.

По ночам Любаша ворочалась в постели, вдыхая запах подушки, на которой лежала голова Казачка. Решила не стирать наволочку, чтобы его запах постоянно был при ней. Жалко только, что со временем дух от волос любимого становился все слабее.

Через две недели вернулся с приисков Генка — озабоченный, деловой.

— Ну, сеструха, даст Бог, выгорит наше дело. Я тебя не забуду. Так что молись за меня. Через неделю еду на станцию с ребятами, поезд готовить к отходу. А Олег давал о себе знать? — вдруг вмешался он в ее личную жизнь, чего до сих пор никогда не делал.

Любка с торжествующей улыбкой протянула ему пачку телеграмм. Генка просмотрел их, особенно его интересовали места отправления, и удовлетворенно кивнул:

— Не сбрехал Казачок.

Через неделю уехал и брат. Любане только и осталось, что дожидаться вестей. Маринка приходила к ней понурая и все каркала:

— Чует мое сердце, не к добру эта поездка!

— Да заткнись ты, наконец! — прикрикнула на нее Любаня. — Что ты понимаешь в их делах?!

Маринка обиделась и ушла. Вот муха, только одно ее беспокоит: как бы Генка с другой не загулял. «Дура безголовая», — думала с досадой Любаня. Своему любимому она верила безоговорочно. Тот, кто умеет так любить, бросить не может. Сколько уже раз говорил ей, что она единственная и неповторимая, и вообще — таких, как она, он не встречал. Любка даже зауважала себя после таких его слов. И в зеркало на себя теперь смотрела как бы со стороны, глазами Казачка, и находила, что очень симпатичная. Даже глаза стали больше и лучились голубым цветом, как у певицы Валерии…

5

Вокзал жил своей кипучей жизнью. Гул голосов, несмотря на позднее время, напоминал растревоженный улей. Прорва народу шлялась вокруг Турецкого, как в безумном броуновском движении. Подозрительные типы шныряли, что-то выискивая цепкими взглядами в толпе пассажиров с видом охотников, которые вышли на большой ночной промысел.

Турецкий стоял посередине зала под расписанием поездов, запрокинув голову, и зачарованно наблюдал, как на электронном табло время от времени начинали быстро мелькать буквы и цифры, ритмично пощелкивая металлическими страницами-пластинками. Информация постоянно менялась, и он старался вникнуть в содержание этих пляшущих строчек. Наконец плюнул на все попытки разобраться в них. Голова трещала, как будто он пил три дня без продыху. Ныла ушибленная скула. Душа ныла еще больше. Было очень паршиво. Пол под ногами иногда начинал медленно уплывать, и он, пытаясь удержать равновесие, покачивался, ища точку опоры. На мраморной стене вокзала углядел расписание поездов, отпечатанное на большом листе бумаги, и радостно кинулся к нему, едва удержавшись на ногах. Сделав несколько шагов, уткнулся пальцем в расписание и облегченно вздохнул, пробормотав:

— Вот это я понимаю. Что нам нужно? Нам нужна стабильность. Нормальное стабильное расписание — буквы не прыгают, не бегают, с толку не сбивают. А то напридумывали. Нормальному человеку эту электронику не прочесть. Листают, листают… Как сумасшедшие.

Указательный палец уперся в расписание, и эта единственная точка опоры придавала некоторую уверенность. Турецкий испытывал потребность говорить, произносить вслух слова, чтобы не казаться себе таким одиноким и брошенным. О том, что все гады, он уже не думал. Заставил себя не думать. Ну их всех на фиг. Он теперь свободный человек и волен делать все, что заблагорассудится. Жены нет. Работы нет. Красота. Вот она — свобода. Езжай куда хочешь, делай что хочешь. Между прочим, недалеко стоит очень симпатичная девица. Глазками так и стреляет в его сторону. Интересно, куда она едет? Может, им по пути? А где ее вещи? Нет вещей. Или обокрали, или проститутка. Или начинающая бомжиха. Еще не успела поистрепать свою приличную одежку. Через плечо у нее болтается маленькая сумочка. Наверное, воровка. Руки свободны, чтобы легче было воровать. И ее на фиг.