Книга Мэтр Корнелиус - Оноре де Бальзак

Людовику XI шел тогда пятьдесят седьмой год, ему оставалось жить лишь около трех лет; болезнь подтачивала его, и он уже чувствовал приближение смерти. Освободившись от своих врагов, готовясь присоединить к Франции все владения герцогов Бургундии при помощи брака между дофином и бургундской престолонаследницей Маргаритой, умело подготовленного Дескердом, командующим королевскими войсками во Фландрии; утвердив повсюду свою власть, обдумывая полезнейшие улучшения, король понимал, что жизнь его уходит и что ему остаются только тяготы его возраста. Его обманывали все, даже его любимцы, поэтому с годами природная недоверчивость еще возросла в нем. Он хотел жить, и это проявлялось в нем как эгоизм короля, стремящегося увековечить себя силами своего народа — но и для того, чтобы выполнить свои широкие планы, ему нужно было продлить свою жизнь. Все те изменения в монархическом строе, которые впоследствии осуществил здравый смысл публицистов и гений революции, уже приходили на ум Людовику XI. Введение единого налога, равенство подданных перед законом (тогда закон отождествлялся с государем) — все это было предметом его смелых начинаний. Накануне дня всех святых он вызвал к себе самых опытных из золотых дел мастеров, дабы установить во Франции единство мер и весов, как он уже установил единство власти. И вот, воспарив, как орел, своей необъятной мыслью над всем королевством, Людовик XI в то же время стал проявлять не только подозрительность, свойственную многим коронованным особам, но и странности, присущие выдающимся людям. Еще никогда до тех пор эта великая личность не была отмечена таким поэтическим своеобразием. Неслыханное сочетание противоположностей! Большая власть — в хилом теле; ум, недоверчивый к земным вещам, — и верующий в религиозные обряды; человек, ведущий борьбу с двумя силами, превосходящими его собственные, — с настоящим и будущим: с будущим, в котором он боялся мучений, что и побуждало его делать столько пожертвований в церкви; с настоящим, или с утратой самой жизни, из-за чего он покорно повиновался врачу Куактье. Этот король, сокрушивший все, сам был сокрушен угрызениями совести, а еще более — своей болезнью, постигшей его в пору могущества, среди тех поэтических вымыслов, которые создаются вокруг угрюмых владык-самодержцев. Это был исполинский, всегда великолепный поединок между человеком, воплотившим в себе самые высокие человеческие силы, и самой природой.

Вернувшись с короткой прогулки, в ожидании, когда для него наступит время обеда, — а в те времена обедали в двенадцатом часу дня, — Людовик сидел в своей спальне, у камина, в кресле с вышитой обивкой. Оливье ле Дам и врач Куактье стояли в амбразуре окна и лишь молча переглядывались, чтобы не потревожить сон своего господина. Слышно было только, как по первой зале прогуливались два камергера: владетель Монтрезора и Жан Дюфу — владетель Монбазона. Эти турские вельможи поглядывали на капитана шотландской гвардии, вероятно, по своему обыкновению, заснувшего в кресле. Король, казалось, дремал. Его голова свесилась на грудь, шапка сдвинулась на лоб, почти целиком закрывая глаза. Сидя в такой позе на своем высоком кресле, увенчанном королевской короной, он как бы весь ушел в себя, подобно человеку, заснувшему среди каких-то размышлений.

В этот момент Тристан со своей свитой всходил на мост святой Анны, находившийся в двухстах шагах от ворот Плесси, на канале.

— Кто это? — спросил король.

Двое придворных удивленно переглянулись.

— Ему что-то снится, — чуть слышно сказал Куактье.

— Праведный боже! — промолвил Людовик XI. — Вы считаете меня полоумным, что ли? Да ведь по мосту идут люди! Правда, я сижу возле камина, и здесь мне слышнее, чем вам. Это — действие закона природы, которым можно бы воспользоваться…

— Что за человек! — сказал ле Дэм.

Людовик XI встал, подошел к тому окну, откуда он мог видеть город; тогда он узнал главного судью и сказал:

— Ага! Вот мой кум со своим вором… да там и моя миленькая Мария де Сен-Валье. А я и позабыл обо всем. Оливье, — обратился он к брадобрею, — пойди скажи господину Монбазону, чтобы он приказал подать нам к столу доброго бургэйльского; да присмотри, чтобы повар не забыл подать морскую миногу; графиня очень любит и то и другое. Можно мне есть миногу? — несколько погодя добавил он, бросая беспокойный взор на Куактье.

Вместо ответа врач принялся исследовать лицо своего господина. Вдвоем они представляли собою настоящую картину. Благодаря романистам и историкам у нас прославились коричневое камлотовое полукафтанье и штаны из той же материи, которые носил Людовик XI. Его шапка, украшенная свинцовыми медалями, и орденская цепь св. Михаила не менее знамениты; но ни один писатель, ни один художник не изобразил лица этого ужасного монарха в последние годы его жизни — болезненного, землистого лица, все черты которого выражали горькую хитрость, холодную иронию. У Людовика XI был лоб великого человека, изрезанный морщинами и говоривший о высоких думах, а в его щеках и губах чувствовалось что-то заурядное, обыденное. По некоторым чертам физиономии можно было его принять за старого развратника-виноградаря или за скупого торгаша; но сквозь это неясное сходство и сквозь дряхлость умирающего старика ясно проступали черты человека власти и действия, короля. Его светложелтые глаза казались угасшими, но в них таилась искра храбрости и гнева, и при малейшем столкновении они могли извергнуть испепеляющее пламя. Врач был толстый горожанин, с цветущим, остроносым, алчным лицом, он одет был в черное и напускал на себя значительный вид. Обрамлением для этих двух особ служила спальня, отделанная ореховым деревом и обтянутая узорчатыми фландрскими тканями; потолок ее, с резными балками, уже почернел от копоти. Кровать и вся мебель, инкрустированные оловянными арабесками, может быть, показались бы сейчас более ценными, чем они действительно были в те времена, когда стало создаваться столько великолепных произведений искусства.

— Морская минога вам не годится, — ответил «физик».

Это название, незадолго до того введенное вместо слова «лекарь», теперь осталось за врачами лишь в Англии, а тогда давалось медикам повсюду.

— Так что же я буду есть? — покорно спросил король.

— Утку-чернявку с солью. Иначе у вас образуется столько желчи при движении, что вы, пожалуй, рискуете умереть в день всех усопших.

— Нынче?! — воскликнул объятый страхом король.

— Эх, ваше величество, успокойтесь, — сказал Куактье, — ведь с вами здесь я. Избегайте волнений и постарайтесь развлечься.

— Ах! В этом трудном мастерстве когда-то преуспевала моя дочь.

В это время Эмбер де Бастарне, владетель Монтрезора и Бридоре, тихо постучал в дверь королевской спальни. С разрешения короля он вошел и доложил о прибытии графа и графини де Сен-Валье. Людовик XI подал знак. Появилась Мария в сопровождении своего старого супруга, который пропустил ее вперед.

— Здравствуйте, дети мои, — сказал король.

— Государь, — тихо предупредила дама, целуя его, — я хотела бы поговорить с вами по секрету.

Людовик XI не подал вида, что слышал. Он повернулся к дверям и крикнул глухим голосом: