Книга Я садовником родился - Наталья Андреева

- Зачем же тогда его жена няньку детям нанимала?

- Виктория-то? Ха! Зачем! Во-первых, Петьке назло. Мол, бабские дела должна баба делать. Во-вторых, чтобы муж бросил эту позорную работу и сидел дома. Мол, старшей дочери стыдно, что папа ее в школе показывает девочкам, как фартуки шить. Табуретки, мол, это еще туда-сюда, а уж щи с борщами – это, мол, позорище. В-третьих, надо же ей было кому-то на жизнь жаловаться. Баба, она без этого не может. Вот возьми мою: как сядут на кухне с соседкой, и «ля-ля-ля», «ля-ля-ля». До ночи могут сидеть, пока за той муж не придет. И по рюмочке запросто могут выпить под это дело. Что у меня отбирает после получки, то, значит, запросто потом может с соседкой употребить. Ну, есть она, спрашивается, справедливость?

- Справедливости нет, – согласно кивнул Леонидов.

- Вот и дожала она Петьку. Бросил он работу в школе, хотя и нравилось. А Лилька в цветочный магазин как раз устроилась.

- Значит, они с Викторией были подруги?

- Ну, вроде того.

- И Лилия сюда просто поболтать заходила, а не по хозяйству помогать?

- Кому помогать-то? Петьке, что ли? Ха!

- А в ресторан они вместе с Викторией не ходили?

- Эка! В ресторан! Может, и ходили. Которые бабы на кухне сидят, языками чешут. Которые в кабак идут. Если при больших деньгах. А соседка мно-о-го зарабатывала. Нам такое и не снилось. Мы, пролетарии всех стран. И друг с другом по пролетарски соединяемся: бутылочка на столе, разговоры о житейском. Ну, так и не выпьешь больше со мной?

- Ругались они? Сосед с женой? – напоследок спросил Леонидов, отрицательно кивнув головой на приглашение выпить.

- Бывало. Петька-то все больше молчал. А она мертвого подымет. Голосище ого-го! Бой-баба. Тьфу, свят-свят-свят. Она же померла! Одним словом, плохо жили.

- Понятно.

Леонидов скептически оглядел стены прихожей, увешенные березовыми полочками. Что ж, и его тоже можно понять. Петра Воробьева. Не так все просто, как подумал недавно капитан Степанов.

… Дома за ужином Леонидов невзначай поинтересовался у жены Александры:

- А ты могла бы любить и уважать мужчину, который преподает домоводство в школе?

- Домоводство? Любить и уважать? – переспросила жена. – Видишь ли, Лешечка, это разные вещи. Любить можно кого угодно. И министра, и безработного. А насчет уважения не знаю. Наверное, нет. Что-то ненормальное в этом есть. Когда мужчина выбирает себе слишком женскую профессию.

- А когда женщина выбирает слишком мужскую? Тоже ненормально? Но, почему-то, такую женщину все уважают. Вот, мол, какая молодец! Феминизм, значит, на свете существует и процветает, а как, интересно, называется движение в защиту мужчин? За равные права?

- Ты опять завелся. Ты, Лешечка, стал очень нервный. Тебе в отпуск надо. Или сменить обстановку.

- Ну да. Перейти из одной комнаты в другую. Поменять синюю мягкую мебель на коричневую в белую клетку.

- Остроумно, аж жуть!

- Радуйся, что я еще шутить могу.

Жена хмыкнула, и Леонидов надулся. Звонку в дверь оба обрадовались. Первым в прихожую побежал Сережка, и крикнул оттуда:

- Дядя Сережа Барышев пришел! Мама, тебе тортик принесли! А мне шоколадку! А папе? Что папе?

Бутылку водки Барышев водрузил на кухонный стол осторожно, украдкой покосившись на дверь. Александра как раз побежала укладывать Ксюшу.

- Как жена? – спросил он, присаживаясь на табуретку.

- Как все жены. Муж дома – плохо, денег мало. Денег много – плохо, мужа дома нет.

- А если мужа дома нет и денег мало, тогда как?

- Тогда, Серега, никак. Тогда развод.

- Типун тебе на язык! Что, с Александрой поругались?

- Нет. Все нормально. А ты специально к нам в гости, или мимо проходил?

- Если честно, было одно дельце. Я здесь уже часа три брожу. Фотографию хозяина той фирмы, где работала Виктория Воробьева, жильцам показывал.

- Ну и что?

- Может, выпьем? – Барышев начал открывать бутылку.

- Выпьем. Только сначала скажи: как успехи?

- Не хотел тебя расстраивать, ты ж интуицию свою на кон поставил. Но этого Анашкина, Леша, опознали. В тот день, когда убили Викторию Воробьеву, он заходил в третий подъезд. Двое опознали: старушка со второго этажа и девушка, которая гуляла с собакой в тот вечер. Обе сказали, что мужчину этого в среду видели. Определенно. Шел пешком со стороны супермаркета.

- Так. А что за фирма у этого Анашкина?

- Торгово-закупочная. Продукты питания оптом продают. Со склада.

- И машина у него есть?

- А то! И не какая-нибудь, а «Субару». Полный привод.

- Ого! А к подъезду главного бухгалтера, значит, пешком пришел?

- Пешком.

- И обе его запомнили.

- Еще бы! Белое кашне, малиновое пальто, с букетом.

- И когда заходил?

- Вечером. Около девяти часов. А Воробьеву убили приблизительно в это время. Он мог спрятаться в будке вахтера, и подождать ее там.

- А вдруг он поднялся наверх и подождал ее в квартире? Вместе с мужем?

- Воробьев говорит, что ничего подобного. Никто к ним домой не заходил.

- А сам-то Воробьев дома был?

- Дома. А где?

- Это он тебе сказал?

- Ну да.

- Вот теперь, Серега, выпьем.

Разливая водку, Леонидов подумал, что не соврал сегодня соседу Воробьева на счет гостей. Пришли они, гости. Что ж, завтра еще один выходной, можно и выпить.

- Ну? – посмотрел на него Барышев, подцепив на вилку соленый белый гриб. – Рассказывай.

- Я сегодня случайно попал в квартиру этого Воробьева. И много чего интересного про него узнал. Не ладили они с женой. Скандалили постоянно, по словам соседей. А сама Виктория, между прочим, была подругой Лилии.

- Чепуха все это, - сказал Барышев. – Анашкина опознали: факт. Проблемы с налоговой на фирме были. Вдруг там крупными махинациями пахнет, а Воробьева не захотела единолично за все отвечать? Вдруг собралась показания давать? Он ее и того.

- А Лилию?

- Ну, это надо подумать. В любом случае: можешь ты объяснить, почему хозяин фирмы приехал в этот дом, причем в то время, когда по идее должен быть на работе? Безвылазно, день и ночь. Там же налоговая шерстит!

- Не могу. А сам он что говорит?

- Пока ничего. Я его еще не спрашивал. А теперь спрошу. А ты, Леша, забудь про свои подсолнухи. Кстати, у него в руке, у этого Анашкина, по словам свидетелей, был пакет. Тот самый, желтый.