Книга Большая грудь, широкий зад - Мо Янь

— Если хочешь обругать кого, третий братец, так обругай в лицо, не крути, — подал голос Шангуань Фулу.

— Осерчал, что ли? — вскинулся Фань Сань.

— Будет пререкаться, — вмешалась Шангуань Люй. — Говори давай, что делать?

— Голову ей подними, — скомандовал Фань Сань. — Мне лекарство влить надо!

Люй расставила ноги, напряглась и, обхватив голову ослицы, приподняла её. Животное замотало головой, из ноздрей с фырканьем вылетал воздух.

— Выше! — прикрикнул Фань Сань.

Люй поднатужилась, тяжело дыша и тоже чуть не фыркая.

— А вы двое, — покосился на отца с сыном Фань Сань, — неживые, что ли?

Те бросились помогать и чуть не споткнулись об ослиные ноги. Люй закатила глаза, а Фань Сань только головой покачал. В конце концов голову подняли достаточно высоко. Ослица распустила толстые губы и ощерила зубы — длинные, жёлтые. Фань Сань в это время вставил ей в рот рожок из коровьего рога и влил зелёной жидкости из бутылочки.

Шангуань Люй перевела дух.

Фань Сань достал трубку, набил её, присел на корточки, чиркнул спичкой, прикурил и глубоко затянулся. Из ноздрей у него поплыл сизый дымок.

— Японцы уездный город заняли, — проговорил он. — Начальника уезда Чжан Вэйханя убили, а его домашних изнасиловали.

— Тоже Сыма наслушался? — уточнила Люй.

— Нет, мой названый брат рассказал. Он там живёт за Восточными воротами.

— Через десять ли[18]правда уже не правда, — хмыкнула Люй.

— Сыма Ку отправил слуг на мост кострище устраивать, — вставил Шоуси. — И это, похоже, не выдумки.

— Чего серьёзного никогда от тебя не услышишь, — сердито зыркнула мать на сына, — а вот на выдумки горазд. Мужик ведь, детей целая куча, а всё не понять, голова у тебя на плечах или пустая тыква. Можно ведь поразмыслить: японцы — они же не без роду-племени, у каждого и отец, и мать имеется. Какая у них может быть вражда или ненависть к нам, простым людям, что они нам сделают? Бежать — так пуля всё одно догонит. А если прятаться, то до каких пор?

Отец и сын слушали, понурив головы и не смея пикнуть. Фань Сань вытряхнул пепел из трубки и прокашлялся:

— А ведь почтенная сестрица всё как есть по полочкам разложила, не то что мы — дальше своего носа не видим. После этих твоих слов прямо от сердца отлегло. И верно, куда бежать-то? Где прятаться? Я-то убегу, спрячусь, а своего осла, племенного своего куда дену? Они что две горы — где укроешь? На один день спасёшься, а на пятнадцать — не получится. Так что ну их, мать их ети! Нам бы сперва мулёнка вызволить, а там поглядим.

— Дело говоришь! — поддержала его Люй.

Фань Сань скинул куртку, затянул пояс и прочистил горло, словно мастер ушу перед схваткой.

— Вот и славно, Сань, вот и славно, уважаемый, — одобрительно кивнув, затараторила Люй. — После человека доброе имя остаётся, после дикого гуся — только крик. Спасёшь мулёнка — ещё бутыль с меня, буду в барабаны и гонги бить, славу тебе петь.

— Ерунда всё это, почтенная сестрица, — отмахнулся Фань Сань. — Разве не я позволил племенному обрюхатить вашу ослицу? Как говорится, что посеешь, то и пожнёшь. — Он обошёл ослицу кругом, потянул за торчащую маленькую ножку и пробормотал: — Ну что, родственница, вот и подошли мы с тобой к вратам ада. Туго тебе придётся, но ты уж не посрами почтенного Саня. Найдите-ка мне верёвку и жердину, — продолжал он, потрепав ослицу по голове. — Лёжа ей не родить, надо поднять, чтоб стояла.

Отец с сыном уставились на Шангуань Люй.

— Делайте, что велит почтенный Сань, — бросила она.

Те принесли что требовалось. Взяв верёвку, Фань Сань пропустил её под передними ногами ослицы, завязал вверху узлом и, скомандовал:

— Суй сюда жердину!

Шангуань Фулу повиновался.

— Ты сюда вставай, — указал ветеринар Шоуси. — А теперь оба нагнулись — и жердину на плечо!

Стоящие друг против друга отец с сыном наклонились и подставили плечи.

— Ну вот и славно, — удовлетворённо произнёс Фань Сань. — А теперь, не торопясь, по моей команде поднимаем, и чтоб выложились по полной. Получится — не получится, сейчас всё и решится. Больше эта животина вряд ли вынесет. Ты, сестрица, с заду становись, будешь помогать принимать, чтобы малыш не упал и не покалечился.

Он повернулся к ослиному крупу, потёр руки, разогревая, вылил всё масло из стоящей на жёрнове лампы на ладонь, растёр по рукам и выдохнул. Сунул руку в родовые пути, и ноги ослицы конвульсивно задёргались. Рука Фань Саня проникала всё дальше, пока не оказалась внутри по плечо, а щека прижалась к красноватому копытцу мулёнка. Шангуань Люй смотрела на него во все глаза с трясущимися губами.

— Так, господа хорошие… — выдавил Фань Сань приглушённым голосом. — Считаю до трёх, на счёт «три» поднимайте как можно выше. Тут речь о жизни и смерти идёт, так что не трусить и не отпускать. Ну, — нижняя челюсть у него почти упёрлась в ослиный зад, а глубоко проникшая внутрь рука, казалось, что-то ухватила, — раз, два, три!

Отец с сыном крякнули и с усилием начали выпрямляться. Тело ослицы повернулось, она оперлась на передние ноги, подняла голову, вывернула задние и поджала под себя. Вместе с ней повернулся и Фань Сань: теперь он лежал на земле чуть ли не ничком. Лица не видно, слышался лишь голос:

— Поднимай, поднимай же!

Яростно вытягивая тяжесть вверх, отец с сыном стояли уже почти на цыпочках. Люй подлезла под брюхо ослице и упёрлась в него спиной. С громким криком та встала на все четыре ноги. И тут же из родовых путей вместе с кровью выскользнуло что-то большое и липкое, попав прямо в руки Фань Саня, а потом мягко съехав на землю.

Фань Сань обтёр морду мулёнка, перерезал ножом пуповину, завязал, отнёс его на место почище и вытер всего сухой тряпкой. В глазах Шангуань Люй стояли слёзы, она безостановочно повторяла:

— Слава богам неба и земли, благодарение Фань Саню.

Мулёнок, пошатываясь, встал на ноги, но тут же упал. Мягкая, как бархат, шёрстка, красные губы, словно лепестки розы.

— Молодец, — проговорил Фань Сань, помогая мулёнку встать. — Наша всё же порода. Племенной — мой сынок, а ты, малец, стало быть, внучок мне, а я тебе — дед. Почтенная сестрица, приготовь немного рисового отвара, покорми мою сноху-ослицу, она, почитай, с того света возвернулась.

Глава 7

Лайди кинулась было бежать, таща за собой сестёр, но успела сделать лишь несколько шагов, когда послышался резкий свист, похожий на птичий. Она задрала голову посмотреть, что за птица издаёт такие странные звуки, и тут сзади, на реке, раздался оглушительный взрыв. В ушах зазвенело, голова затуманилась. К ногам девочек шлёпнулся израненный сом, обдав их горячими брызгами. По желтоватой голове текли струйки крови, длинные усы слабо подрагивали, кишки вывалились наружу. Лайди, словно во сне, обернулась к сёстрам: они, застыв, уставились на неё. В волосах у Няньди застрял комок спутанных водорослей, похожий на коровью жвачку. К щеке Сянди прилипло несколько серебристых рыбных чешуек. Шагах в десяти река раскатывалась чёрными волнами, образуя водоворот, куда с шелестом падала поднятая взрывом горячая вода. Над поверхностью поплыла густая белая дымка, разнёсся сладковатый запах пороха. Лайди силилась понять, что происходит, и не могла, она чувствовала лишь панический страх. Хотелось закричать, но вместо этого из глаз посыпались крупные слёзы. «Почему так хочется плакать? Да и не плачу я вовсе. Отчего тогда слёзы? Может, это и не слёзы даже, а капли воды из реки?» В голове всё смешалось, а на представшей её глазам картине — посверкивающие балки моста, бурлящая мутная вода в реке, густые кусты, охваченные паникой ласточки, потерявшие дар речи сёстры — всё перепуталось и сплелось в бесконечную круговерть. Она глянула на малышку Цюди: рот приоткрыт, глаза зажмурены, на щеках полоски от слёз. Вокруг что-то всё время потрескивает: так лопаются пересохшие на солнце стручки фасоли. Заросли кустов на дамбе хранят тайну, тихонько шурша, будто там прячутся сотни маленьких зверушек. Ни звука от людей в зелёном, которых она только что видела. Ветви кустов тянутся вверх, золотистые монетки листьев чуть подрагивают. Неужели они так и прячутся там? А если да, то зачем? Пока она ломала над этим голову, откуда-то, словно издалека, донёсся сдавленный крик: