Книга За что любят Родину - Алексей Юрьевич Герман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Солнце Дубоссарских виноградников. Горячий дурман луговых трав. Тяжелые головки цветов, запах просыхающего ночного дождя в глянцево-красных лепестках. Запах щекочет ноздри. На языке, уже в горле тягучая обжигающая влага.
Кожу на лице пощипывает горячее полуденное солнце. Обволакивающее тепло, волна за волной, поднимается к темени…
Если я до конца приема не напьюсь, это будет означать сокрушительную победу моего несгибаемого духа над моей же изнемогающей от жажды плотью, но куда важнее был бы совсем иной результат.
Когда-то, еще в бытность мою студентом-медиком, писал я курсовую по теме «Влияние внушенных органолептических ощущений на биохимический состав крови».
Суть работы была предельно простой. Я погружал своего товарища по комнате в общежитии в состояние гипнотического сна, после чего он выпивал 100 (сто) граммов чистого медицинского спирта. Для молодого, привыкшего к большим нагрузкам организма доза, разумеется, опасности не представляла.
Установка, которую он получал, была нехитрой: «В стакане вода!»
Пробужденный по моей команде, он не только оставался трезв, но смело мог бы дохнуть в трубочку самого озабоченного гаишника.
Спирт полностью расщеплялся на воду и сахара!
Обратный же ход у меня решительно не получался, что приводило меня к мысли о том, что разница между сотворенным Спасителем чудом обращения воды в вино и медицинским экспериментом все-таки существует.
Но боль давней неудачи не смогла убить во мне исследователя. Получить доступную методику дистанционного опьянения – это ли не цель для настоящего ученого?
Вот уж поистине был бы вклад в сокровищницу мировой культуры. А где, как не в психбольнице, его и вносить?
Иногда мне кажется, еще один подобный юбилей – и пафосную литую надпись над главным входом: «Учреждение высокой медицинской культуры» можно будет оптимизировать до простого «Учреждения культуры».
Да если б в память о каждом ее деятеле, когда-либо зависавшем в этих кирпичных, цвета свежих внутренностей, корпусах, осталось хотя бы по скромной мемориальной доске, безобразный административный корпус облагородился бы мрамором, по крайней мере, по самые свои решетки…
Вот, говорят обыватели, пока не побывавшие у нас, – дурка, психушка, клейкая лента для потерявшихся насекомых…
Невежи!!! Да психбольница – тот же театр! В регистратуре, точно в театральных кассах, – всегда аншлаг. Залитые ярким светом коридоры полны. тихие стайки погруженных в себя пациентов-зрителей плавают в ожидании как будто одного, и все же каждый надеется получить здесь свое.
Кажется, большинство из них я встречаю в обоих этих местах. Некоторые верят в излечение. Иные надеются по билетам получить ответы на вечные вопросы от вечных же, как персонажи Стокера, каких-нибудь «трех сестер».
Но, главное, что роднит оба учреждения – сговор! Сговор о взаимном доверии. Разве не о нем взывал классик: «Верю – не верю?!»
Больной верит врачу. Зритель режиссеру. Психиатрия и театр заняты одним делом, имя которому – экзорцизм (примитивная форма целительства).
Актеры – то же евангельское стадо свиней! Разве не сказал Чехов о них: «Пустые, насквозь прожженные самолюбием люди»? Именно внутренняя пустота – суть актерской профессии. Чтобы было куда войти временно покинувшей зрителя нечисти.
Конечно, впрямую ее никто из зрителя не изгоняет. Это иной уровень исполнения. На сцене клубятся акцентуализированные личности-психопаты всех мастей, параноики, больные всеми формами шизофрении, психозами, депрессиями, навязчивыми состояниями и прочая, прочая… из списка психических заболеваний, приводящих в жизни, в лучшем случае, к инвалидизации больного.
Страсти, смерть, сгусток всех мыслимых грехов – репертуар любого успешного театра!
И вот, повинуясь всеобщему физическому закону, согласно которому все вращается вокруг собственной оси и падает, одновременно, к ближайшему центру тяготения, отдельные сущности исходят из зрительного зала на сцену, к сгущению себе подобных.
Актера никак нельзя лишать роли! Лишь в роли он заполнен, пусть временно, пускай и чужой личностью, и только этим жив бывает. Без роли пустота его пожирает душу его. Что это, как не грех лицемерия, возведенный в образ жизни? Но и это жизнь…
«Актеры – скот, – сказал как-то один очень маститый режиссер. – А скот или стригут, или режут».
Цинично, но понимание сути вопроса у него сопоставимо только с врачебным. Правда, и сам мэтр лишь старая клистирная трубка. А хороший спектакль только клизма для души.
Ну, и ладно…
Мысли мои постепенно рассеиваются, бегут, как легкие облачка, не задерживаясь, легко скользя по прозрачному голубому небу. Я уже чувствую: я на пороге, вот-вот все у меня получится.
Волны, нет, еще только их предощущение, предвкушение такого долгожданного опьянения подступает, начинает окружать, легко отрывает меня от пола.
И тут дверь в кабинет открывается. Входит, не постучав, Амина.
– Скучаете, Виктор Васильевич? А я вам больного привела!
И жестом Деда Мороза, раздающего подарки на детском утреннике, она кладет передо мной тонкую белую папку.
– Некогда нам скучать. Представляешь, по данным ВОЗ, сорок процентов населения Земли нуждается в психолого-психиатрической помощи.
Узкие, сильно загруженные макияжем глаза Амины округляются до миндалевидных. Но она все еще улыбается.
– А остальные, – я зловеще поднимаю палец, – у нас просто не обследовались! Она наконец исчезает.
Твою мать! Похоже, просветления мне сегодня не достичь. У нас, конечно, не театр, мы тут ничьих тараканов не сублимируем…
Потерев лицо, чтобы окончательно «вернуться», я водружаю на нос бутафорские очки в тяжелой роговой оправе. Настоящие очки мне пока не нужны, но так солидней и у некоторых больных отбивает охоту праздно изливать душу психиатру.
– Заходите…
Посетитель молод, худ, сильно сутулится. Прежде, чем он успевает присесть, замечаю, что голова его мелко подрагивает.
– Со сном у меня плохо, – говорит он глухо и замолкает. Лицо его, потухнув, сжимается в кулак.
Я никак не могу его разглядеть:
– И вы пришли за снотворным…
– Нет. Я сплю много. Я все время сплю… Но во сне я становлюсь другим… человеком.
– Солнце мое, и наяву-то люди не такие, как о них думают!
– Я его знаю. Мы в армии вместе служили. Во сне я в нем. Я даже он, но одновременно я еще я. только меня теперь совсем мало…
– Там народу есть?
– Где?
– В регистратуре…
– Нет там никого…
– Ну, тогда все сначала и по порядку.
Поерзав, он начинает что-то рассказывать, монотонно, очень глухо, почти не интонируя.
А я рассеянно, чтобы не смутить, рассматриваю его. Среди моих коллег бытует мнение, что опытному психиатру достаточно двух минут, чтобы определить, болен человек или нет. И для этого даже не так важно, что он говорит. Мне, обычно, хватает минуты. Но тут, кроме следов многолетних занятий боксом и землистого, ни кровинки, цвета лица, я ничего не вижу. Слиппер хренов! И я начинаю прислушиваться.
…Служить я попал в Волгоградскую область, во внутренние войска. После курса молодого бойца ребята стали проситься, кто в артиллерию, кто в саперы. А мы, впятером, только в разведку.
Мы еще в поезде, когда ехали, думали, как бы нам в спортроту попасть. Нас там пять спортсменов было. Офицер с нами ехал, сопровождающий, сказал, – спортроты нет. Есть разведрота, тренировки каждый день. Мало не покажется.
А тут канун двадцать третьего февраля. Впереди первенство части по рукопашному бою.
Нам говорят: в разведку, – тесты разные. Или в соревнованиях поучаствуйте, мы посмотрим.
Выступили мы хорошо, нас заметили. Я даже в сборную части сразу попал.
А в разведроте служить было интересно. Стрельбы, тактика. Налет, разведка, засада, поиск. Горная, водная подготовка. Постоянные марш-броски с полной боевой.
Учили нас не по шаблону. Офицеры свой опыт передавали. Им и по тридцать не было, а у каждого по три-четыре войны за плечами. три взвода у нас было. Один – условный противник, второй, третий – догоняют. У каждого свои вводные.
Выбросят нас за Дон, и начинается. А кормили нас хорошо, вкусно кормили. В разведроте еще и доппаек, – сгущенка, соки, масла двойная норма.
А потом в Дагестан перебросили.
Поучаствовали мы… Много операций и ни одного раненого, ни одного убитого. Брали объекты, засады устраивали.
Дошло до того, что за голову комроты пятьдесят тысяч
