Книга Наши нравы - Константин Михайлович Станюкович

обыкновенно мысли его обрывались на этом, и он не мог придумать, что будет дальше. Только, наверное, будет хорошо, так как он, Шурка Кривский, порядочный человек. При слове «порядочный» у него являлось представление об изящном платье от хорошего портного, розовых ногтях, собственной лошади, завтраках у Пивато, знакомстве с обществом света и полусвета, уплате карточного долга в срок, уменье есть рыбу вилкой, знании свежих анекдотов и рыцарском уважении к чести полка… Все, помимо этого, было непорядочное, неприличное… Люди другого мира могли быть хорошими, добрыми людьми, но не порядочными. С ними можно было встретиться и пройтись по Гороховой, но не по Большой Морской. У них можно было занять денег, но знаться с ними было неловко.

Веселый и довольный выходил Шурка от матери. Двадцать тысяч он наверное получит, только бы «фатер»[8] не очень долго длил сцену объяснения. Фатер иногда тянул эти сцены, и Шурка принужден был слушать их, подавая время от времени реплики в качестве блудного, раскаявшегося сына.

Обыкновенно мать выручала его, принимая на себя деликатные переговоры о Шуркиных долгах. Если сумма была не велика, отец делал вид, что ничего не знает, и мать давала деньги своему любимцу, пожурив его с нежной ласковостью ослепленной матери; но когда сумма превышала тысячу рублей, тогда приходилось идти к отцу в кабинет, присесть в кресло, провести четверть часа с поникшей головой и получить «порцию советов», — как говорил, выходя из кабинета с веселым смехом, Шурка, встречая своих сестер.

Он поднялся в третий этаж, «к себе», в хорошенькую холостую квартиру и приказал немцу-лакею позвать к себе Василия Ивановича.

Василий Иванович тотчас же пришел.

— Денег, Василий Иванович! — проговорил весело Шурка, трепля Василия Ивановича по плечу.

— Вам много нужно, Александр Сергеевич?

— Ты что называешь много?.. Триста рублей много?..

— Нет-с, немного! — улыбнулся камердинер.

— Ну, так давай триста, но только поскорей. Мне надо отвезти проценты Гуляеву. Слышал об этом жидоморе?

— Слышал-с.

— Ну, если слышал, то неси деньги. Гуляев любит, чтобы дня не просрочить. Сегодня срок, и я хочу поразить аккуратностью.

Василий Иванович принес через несколько минут деньги. Шурка, не пересчитав, сунул их в карман рейтуз и проговорил:

— А насчет того долга, ты, Василий Иванович, не беспокойся. Скажи твоему приятелю, что на днях заплачу. Отец платит мои долги.

— Он просит весь долг. Ему нужны деньги…

— Всё и отдам… Да скажи этому подлецу, что он дерет чертовские проценты.

Василий Иванович обещал сказать «подлецу», то есть самому себе, и хотел было уходить, как Александр Сергеевич остановил его:

— Отец у себя?

— У себя-с!

— Занят?

— Заняты… У них Евгений Николаевич.

— Ну, значит, надолго… Этот Евгений Николаевич, кажется, совсем влез в душу к отцу…

— Уже и не говорите! — озлился Василий. — Помните, каким взяли его Сергей Александрович. Был этот Евгений Николаевич тихенький такой, смирненький, а теперь прыти-то, прыти!

— Ну, да черт с ним, с твоим Евгением Николаевичем! Если спросит отец, скажи на ученье уехал… Да вели подавать Медведя.

Кривский взял фуражку, спустился вниз, обнял в зале хорошенькую свою сестру, сидевшую за роялем, обещал ей привести обедать Денисова и, напевая веселый мотив, беззаботно спустился с лестницы, сел в дрожки и приказал ехать на Васильевский остров.

V

ОТСТАВНОЙ ПОЛКОВНИК, ДАЮЩИЙ ДЕНЬГИ ЗА «НЕБОЛЬШИЕ» ПРОЦЕНТЫ

Трудно найти в Петербурге порядочного человека, занимающего суммы не меньше тысячи рублей, который бы не знал отставного полковника Гуляева и не обращался бы к нему с просьбой о деньгах, беспокойно взглядывая на круглое, румяное, добродушное лицо, убеленное почтенными сединами, на маленький курносый нос, который полковник поминутно утирал красным фуляром, на выцветшие серые глаза с большими седыми бровями, по движению которых опытные люди догадывались об удаче или неудаче займа. Его черный потертый сюртук с вечно болтавшимся Владимиром в петлице, облегавший плотную, коренастую фигуру полковника, неизменно серая жилетка и такие же пьедесталы были тоже хорошо известны всем посетителям небольшой квартирки полковника в четвертом этаже семнадцатой линии Васильевского острова. Все знали его аккуратность и чувство собственного достоинства, с каким держал себя этот обязательный и вежливый старик; знали слабые струны его сердца и спешили оказать ему прежде всего почтение и внимание, так как старик очень ценил почтительных и деликатных людей, а непочтительным ни за что не давал денег, хотя бы дело было самое верное и проценты подходящие. Тогда брови его самым решительным образом двигались вверх и вниз, наконец нависали, как грозные тучи, над глазами, и старик категорически отказывал в деньгах.

Все знали эту слабость и часто добивались отсрочек платежей, приезжая к полковнику, как к знакомому, поздравить с днем ангела или рождения, или просто узнать о здоровье и потолковать о политике. Нередко должники посылали полковнику билет в театр или корзинку с фруктами, дарили его какой-нибудь безделкой или редкостью, и Гуляев бывал очень доволен вниманием. Когда почтенный полковник выходил в час дня на улицу в своем полувоенном балахоне-пальто, в большом картузе с длинным козырем и, опираясь на палку, шел пешком или ехал в конке до Невского и, по обыкновению, тихо прогуливался от часу до трех по солнечной стороне, то вы могли видеть, сколько приветливых поклонов шлется этому скромному на вид старику из щегольских карет и какие солидные и изящные джентльмены при встрече с ним останавливаются и беседуют, вполне уверенные, что почтенный полковник никогда на улице не намекнет о долге, хотя бы вы давно его просрочили и вексель ваш уже находился в коммерческом суде… Боже сохрани! Полковник любезно осведомится о вашем здоровье, поговорит о погоде и о политике и тем же степенным шагом пойдет далее, раздумывая как бы вас прижать, чтобы заставить заплатить…

Свершив обычную прогулку по Невскому, полковник обыкновенно отправлялся на Пески, где жили его многочисленные родственники. За обедом у кого-нибудь из родственников, окруженный подобострастным вниманием чающих наследства, полковник рассказывал о встречах и о беседах с графом таким-то, князем таким-то, сановником таким-то.

Полковник дает деньги под векселя за «небольшие» проценты, и дает преимущественно молодым людям хороших фамилий. Он очень хорошо знает Петербург и его обитателей и редко ошибается, хотя и не берет никаких гарантий, кроме двойного векселя «на случай». Несмотря на свои шестьдесят лет, он постоянно с часу бродит по улицам, знает все, что делается в городе, первый слышит о смерти того или другого старого отца своего кредитора, узнает о выгодных свадьбах и недаром водит знакомство с полицейскими приставами… Старожил Петербурга, он занимается делом лет тридцать,