Книга Скажи, что простишь - Маргарита Дюжева

Глава 5

Он все-таки звонит. Через полчаса после того, как я молча вызываю такси и уезжаю из дурацкого парка, полного злых собак, бывших мужей и мамкиных сахарных пирожочков.

— Лен, ты считаешь это нормальным? Вот так уехать, не поговорив по душам?

— Ты считаешь нормально стоять в сторонке, когда у твоей девушки проблемы? — возвращаю ему вопрос.

Я уже дома. Устало скидываю обувь, вешаю куртку, теплые штаны отправляю на батарею и ставлю чайник. Мне нужен чай с травками и малиной, как в детстве.

— Я же объяснил, — снова возмущается он, — расстояние большое было. Даже если бы побежал, то не успел бы вперед собаки.

Мы ходим кругами, и это бесит.

— Поэтому решил, пусть жрет?

— Лена!

— А когда меня спас другой человек, почему не спустился, чтобы поддержать? Всю опасную работу за тебя к тому моменту уже сделали. Надо было просто взять меня за руку и завести наверх. Что помешало?

— Не успел!

— А так бежал, так бежал. Аж волосенки назад сдуло, — я издеваюсь и это плохой знак. Потому что, когда во мне просыпается циничная стерва, шансов на продолжение не остается. Она запросто загрызет любого, кто слабее, а с того момента, как Мирон оставил меня на растерзание псине, он воспринимается как слабый и ненадежный.

— Лена!

Боже, сколько можно ленкать. Можно подумать, я от этого растаю и пущу восторженную слезу.

— Мог бы просто бежать ко мне, — ласково подсказываю вариант, — пусть не успел бы, но зато потом гордо всем сказал, что старался изо всей дурацкой мочи. Запоминай лайфхак, может, в следующий раз пригодится.

Я не могу остановится. Распирает. Столько переживания на одну меня, бедную и несчастную, что нет сил быть тактичной.

— Ну прости меня, — его голос ломается, а на меня накатывает слабость. Такая противная и липкая, что иду в комнату и падаю на диван.

Молчу.

— Лен, ты тут? — пыхтит Мирон в трубку.

— Тут.

— Ты слышала, что я сказал?

— Да.

— И?

— И я не готова пока продолжать эту беседу. Мне нужно время, — это все, что я могу ему сказать.

Но он воспринимает это как белый флаг и тут же уточняет:

— Сколько? — и не дождавшись ответа, накидывает варианты, — давай завтра вечером встретимся. Только больше никаких парков. Идем в кино? Или в кафе?

Лучше в бар, чтобы напиться и забыться.

— Созвонимся, — коротко реагирую на его самозабвенную речь, и когда Мирон что-то там продолжает бухтеть, сбрасываю звонок, — Пока.

Может, я не несправедлива? Может, у мужика страх перед собаками и поэтому он не ринулся меня спасать?

Хотя…

Мне кажется, если бы у Егора была кинофобия, он бы все равно встал между мной и оскаленной пастью, просто потому что иначе не смог бы. Он всегда защищал то, что дорого.

От мысли об этом сердце щемит. Была бы дорога, не променял бы меня на кальяны в компании с шалавами.

В голове полный разброс, про сердце молчу. Оно вообще на износ. Что-то мечется, дергается, то через горло пытается наружу вырваться, то в трусы провалиться. Грустно, что Мирон оказался таким изнеженным и еще грустнее от того, что хочется обратно в парк в компанию к Малову.

— Ой, дура, — ругаю саму себя, и иду на кухню.

Мне срочно надо заесть печаль.

Завариваю себе ароматного травяного чая, достаю банку с малиновым вареньем и режу несколько ломтей белого хлеба с хрустящей корочкой – и жизнь уже не кажется такой сложной.

По закону подлости, новый звонок застигает меня в тот момент, когда набит полный рот. Смотрю на экран – номер незнакомый. Пофиг. Пусть звонит. Обойдусь без нового кредита, приглашений на открытие какого-нибудь салона, или бесед с подставными представителями правоохранительных органов.

Ем дальше, но на том конце провода кто-то упорный, поэтому звонок повторяется. Видать, очень настойчивый банковский работник попался.

Я все-таки отвечаю, готовая тут же дать отпор и доходчиво объяснить, что ни в каких супер-пупер предложениях не нуждаюсь.

— Да! — максимально грозно. Смесь ледяной королевы и солдата Джейн.

И вся эта грозность в одночасье разбивается о простое:

— Привет. Ну ты как там?

Егор.

— Хорошо, — голос подводит и в конце превращается в тоненький писк.

— Трясет еще?

Боже, почему Мирон так и не поинтересовался трясет ли меня? Не спросил, как я? Почему об этом спрашивает бывший муж, о котором я отчаянно мечтала забыть?

У Вселенной очень интересное чувство юмора. Обхохочешься.

— Немного потряхивает, — признаюсь, — сижу вот, заедаю стресс.

— Дай угадаю. Малиновое варенье?

Я склоняюсь над столом, замираю, а потом звонко тюкаюсь в него лбом.

Невыносимо.

Зачем Малов это говорит? Какого хрена вообще он это помнит?

— Лен!

— Прости, задумалась, — еле выдыхаю.

— Насчет варенья угадал? — в голосе слышится усмешка.

Я чувствую себя беззащитной, поэтому вру:

— Нет. Селедку с черным хлебом жую.

— Странно.

И не говори-ка.

— Ты номер сменил? — зачем-то спрашиваю, будто это хоть как-то касается меня, будто собираюсь его на всякий случай сохранить. Ну мало ли, вдруг понадобится…

Ой, дурында…

— Пришлось. Я же говорил, что потерял телефон.

— Ах, да, — взгляд перемещается на дверцу кухонного ящика, за которой стоит мусорное ведро.

— Сохрани этот номер на всякий случай.

— Зачем?

— Сохрани, — произносит с нажимом, — вдруг на тебя снова нападет стая диких псов, и