Книга Умирая за идеи. Об опасной жизни философов - Костика Брадатан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Самостоятельно проанализированные, разрушенные и достойные повествования жизни
В «Заботе о себе» Мишель Фуко переосмысливает задачи, решаемые Адо, в терминах «культуры себя». «Искусство существования» (téchne tou biou), выражавшее для Фуко все то, чем была античная философия, подчиняется принципу, согласно которому «нужно заботиться о самих себе». Этот принцип структурирует экономику человеческого «я», «обосновывает его необходимость, направляет его развитие и определяет его практику»[43]. В своем исследовании Фуко обнаруживает, что «забота о себе» (heautou epimeleisthai) глубокими корнями уходит в греческую культуру; он составляет перечень интеллектуальных и духовных практик, называемых «практиками самости» (pratiques de soi), с помощью которых можно «совершенствовать» себя.
В греческой философии Сократ является ярким примером практики «заботы о себе»[44]. Фуко прочитывает «Апологию» Платона именно в этом свете. То, что Сократ демонстрирует во время процесса над ним, — не поверхностное риторическое мастерство, а особое мастерство «заботы о себе»[45]. Этот учитель из чувства долга, каким бы неприятным это ни было, стремится вбить в умы своих сограждан, что их первоочередной задачей должна быть забота «не о богатствах и почестях, но о самих себе, о своей душе»[46]. Только такая забота достойна афинского гражданина. В Афинах, сильно ослабленных войной, где не чувствовалось изобилие мудрости (сам процесс было тому живым подтверждением), ирония Сократа, должно быть, выглядела как жестокая пощечина членам суда. Но он не останавливается на этом: Сократ неумолимо продолжает отпускать оскорбления в адрес своей аудитории, тем самым глубже роя себе могилу. Временами в положении Сократа проявляется что-то от ветхозаветного пророка. В городе, который погрузился в чрезмерный материализм и духовное обнищание, Сократ действует как носитель неприятных божественных предостережений:
Ты, лучший из людей, раз ты афинянин, гражданин величайшего города, больше всех прославленного мудростью и могуществом, не стыдно ли тебе заботиться о деньгах, чтобы их у тебя было как можно больше, о славе и о почестях, а о разуме, об истине и о душе своей не заботиться и не помышлять, чтобы она была как можно лучше?[47]
* * *
Многое из того, что будет описано далее в этой книге, касается опасностей, с которыми сталкиваются мыслители, высказывающие собственное мнение. Повествование, которое я пытаюсь развернуть, описывает опасное путешествие таких философов от агоры к эшафоту или костру. И все же внешние опасности не единственное, с чем сталкиваются философы, поскольку есть также внутренние бедствия и ловушки, не менее ядовитые, чем яд цикуты. Кратко упомяну только о двух из них.
Во-первых, следуя примеру Пьера Адо, я ранее попытался связать философское искусство жизни с опытом радикальной трансформации. Чтобы превратить философию в такое искусство, необходимо испытать обращение. Процесс, однако, никогда не бывает простым и безопасным. Как человек, который проходит через процесс смерти-и-перерождения, новообращенный не является новым человеком, но обновленным, что далеко не одно и то же. Обращенный всегда является многослойным, многогранным существом. Всю свою жизнь он будет оставаться раздробленным созданием, сложным и одновременно опасным синтезом старой и новой жизни, когда ростки нового прививаются на старый ствол. Обращенный представляет собой невероятную смесь ностальгии и надежды, прошлого и будущего. В его душе страх перед рецидивом живет бок о бок с безудержной страстью к вновь обретенному «я». Новообращенный должен постоянно испытывать чувство печали, а энтузиазм, с которым он воспринимает свою новую жизнь, должен выступать как способ оплакивания смерти своей старой идентичности. «Я» обращенного может демонстрировать чрезвычайное вдохновение и благодать, а может извести себя неразрешимыми конфликтами и саморазрушительными желаниями. Обращенные люди — люди увлекающиеся, но также и разбитые, и легкоуязвимые.
Во-вторых, в центре философии как образа жизни находится практика самоанализа. Достоинство самоанализа вряд ли можно переоценить. Однако в его проведении может быть нечто смутное, тревожное, даже опасное[48]. Самоанализ может иногда стать проклятием, а исследователь — обреченным человеком. Непроанализированная жизнь может не стоить того, чтобы ее прожили, а жизнь, подвергшаяся изучению, может быть нереальной для проживания. Философы охотно провозглашают «Познай самого себя», но, как правило, забывают упомянуть высокую цену, которую приходится заплатить за это знание, включающее неуверенность, дезориентацию, беспочвенность многого. Действительно, это не комфортный процесс обучения, а познание своих границ и ограниченности; довольно часто вам приходится лицезреть не прекрасный пейзаж, а вид собственной бездны. Поскольку любой серьезный поиск мудрости начинается с самоанализа, тому, кто начинает его, часто приходится пройти юдоль страданий, внутренних конфликтов и даже спровоцированных бедствий.
Однако, как ни опасно для жизни это путешествие, конечный пункт назначения сто́ит того, чтобы к нему стремиться. Из письма, которое Ницше послал своему врачу Отто Эйзеру в январе 1880 года, мы узнаем о трудностях этого путешествия и о той уникальной радости, которую испытывает в процессе преодоления их тот, кто занят самоанализом:
Мое существование — ужасное бремя, я бы давно отбросил его, если бы именно в этом состоянии страданий и почти абсолютного отречения мне не удавались поучительнейшие пробы и эксперименты в духовно-нравственной сфере. Эта жаждущая познания радость поднимает меня на высоты, где я одолеваю всякую муку и всякую безнадежность. В целом я счастливее, чем когда-либо в моей жизни[49].
Ницше полагает, что, какой бы ни была невыносимой жизнь, ее самоанализ приносит ценную награду: обновленное достоинство акта жизни. Таким образом, исследованная жизнь — измененная жизнь. Ваша жизнь меняется в самом процессе ее анализа. Если такого не происходит, то это может означать только одно — вы неправильно ее исследуете. Таким образом, философия действительно перформативна; она не просто то, о чем вы говорите, а прежде всего то, что вы делаете.
Интермеццо (в котором сложно отличить людей от зданий)
Новообращенные мало чем отличаются от зданий, отреставрированных после землетрясения. Снаружи они демонстрируют свежесть, уверенность и надежду, которые связаны с обновлением и возрождением. И все же всегда есть скрытая опасность, что с ними все равно может быть что-то не то. Это никогда не выразимый до конца, а возникающий время от времени страх, нашептывающий, что что-то из старой, скомпрометировавшей себя структуры может уступить и поставить все под угрозу. Вы не хотите находиться слишком близко к этим людям потому, что вам не
