Книга Калейдоскоп - Юрий Евгеньевич Смирнов

Мать изнывала под гнетом мужа-тирана и не смела ему перечить, изредка жалея сына.

Неприятные воспоминания поднимались в памяти одно за другим, давно похороненные вместе с детскими обидами. Он так и не смог простить своего отца, даже отправляя его в последний путь…

Чем дальше он углублялся в лес, тем сильнее ощущал полное одиночество, которое оказывалось частым спутником там, за пределами «Вятки», в большом мире, населенном такими же одинокими людьми. Находясь тет-а-тет с собой, всегда задаешься самыми важными вопросами, найти ответы на которые не так-то просто.

Лес стал темнеть, и Петр понял, что сто́ит остановиться на ночлег и запастись дровами. Конечно, здесь не водилось диких зверей, но коротать ночь в полной темноте было совсем неуютно.

Петр внимательно смотрел под ноги, собирая хворост и дрова, надеясь, что здесь нет никаких аномалий и ловушек. То ли ему повезло, то ли в этом лесу действительно оказалось достаточно безопасно. Запалив костерок, он вытащил из рюкзака банку с тушенкой и долго ковырялся, пытаясь открыть ее консервным ножом, что оказалось не так просто, когда у тебя всего одна функционирующая рука.

Чуть позже он жевал тушенку и размышлял, как ему дойти до конца одиночного маршрута с подобной травмой.

Треск огня снова напомнил о прошлом – к счастью, о более приятных эпизодах. Именно так он сидел с товарищами на ночной рыбалке, когда они собирались вместе и рассказывали интересные истории из своей жизни. Как давно это было…

Петр закончил трапезу и бросил банку в костер, затем подкинул еще дров и стал смотреть на пламя, привалившись спиной к стволу сосны, так приятно пахнувшему смолой. В целом, здесь и сейчас ему было не так жутко, как в походе с Волкогоновым и Борисом, когда он впервые ступил на землю «Вятки»[1].

Веки наливались свинцом, и он готов уже был закрыть глаза, как вдруг в темноте что-то задвигалось, приближаясь к костру. Петр заморгал, думая, что ему просто чудится, но тут это нечто сменило направление, словно почувствовав, что его заметили. Парень поднялся на ноги, всматриваясь в темноту и надеясь разглядеть непрошеного гостя получше.

– Кто там? – Он рассчитывал, что чужак отзовется и окажется обычным человеком – заплутавшим «туристом» или проводником. Однако неизвестный не отзывался, продолжая прятаться за деревьями. Вот он снова перебежал от дерева к дереву и застыл, смотря прямо на Петра. По телу пробежали мурашки: Петя знал, что люди часто видят здесь привидений, да и сам он не раз видел то, чего быть не должно. Только разве к такому можно привыкнуть?

Они стояли напротив и пристально смотрели друг на друга. Внезапно голос чужака заскрипел, словно давно не смазанные петли:

– Все равно ты станешь моим! Ты принадлежишь мне!

Незнакомец сорвался с места и умчался в чащу, оставляя растерянного Петра в одиночестве. Парень еще долго всматривался во тьму, где скрылся чужак, ожидая, что тот вновь появится, но тот не возвращался. Оставалось лишь гадать, что же это все-таки значило.

Чтобы как-то справиться с объяснимым испугом, Петр подкинул еще дров в огонь, но глаза все равно возвращались к темноте за кругом света. Теперь о сне не могло быть и речи. Он до самого рассвета просидел с открытыми глазами, считая, что сто́ит ему уснуть, как чужак подкрадется и попытается его убить. Хотя с чего он взял, что чужаку нужна его жизнь?! Впрочем, нашей фантазии свойственно дорисовывать то, что кажется наиболее вероятным и опасным, даже если это полностью противоречит здравому смыслу.

Вскоре усталость взяла свое, и он заснул сидя, не заметив, как к нему подкрадывается странный человек в грязных рваных одеждах и всматривается в его напряженное лицо, улыбаясь и шепча несуразные слова. Человек не стал дожидаться пробуждения парня и скрылся в лесу, зная, что они еще обязательно встретятся.

Глава четвертая

Полигон

– Ты так странно рыщешь глазами, будто пытаешься что-то найти, – забеспокоился машинист, пристально наблюдая за проводником.

– Не переживай, Василь Иваныч, это место мне знакомо, – поспешил успокоить его Волкогонов. – Просто если это действительно то место, о котором я думаю, то…

– Что значит это твое «то»? – Кострова совершенно не успокаивали подобные фразы проводника.

– Тут так просто не объяснишь.

– Ну, ты уж постарайся для старого друга.

Они довольно медленно шли рядом, но неожиданно проводник застыл на месте, а машинист непроизвольно сделал еще один шаг вперед – и тут ощутил, что все вокруг стало стремительно меняться. Деревья, трава под ногами, даже мрачные облака над лесом подернулись рябью и начали оползать, словно краски с холста, когда на них попадает кислота. Он не мог поверить своим глазам: листва стекала с крон ручьями, будто расплавленное олово, небо оплывало на деревья, и вся эта мешанина постепенно образовывала большую разноцветную лужу внизу. Костров обернулся к товарищу и вздрогнул: лицо проводника тоже стекало на его грудь, руки стали длинными, точно резиновые, и кончики пальцев коснулись земли. Все краски вокруг разжижались, размазывались, как под действием растворителя, и постепенно перед Костровым открывалась бесконечность без каких-либо признаков. От Волкогонова не осталось ничего, кроме грязно-серой лужи, которая быстро впиталась в бесцветное ничто. Весь окружающий пейзаж исчез, оставляя место совершенно белому цвету, не имеющему оттенков и теней.

Он выставил перед собой руку и попытался схватить ускользающее пространство, но обнаружил, что его пальцы тоже стали мягкими и вялыми, а еще через мгновение начали оплывать, будто свечной воск. Со второй рукой происходило то же самое, он набрался смелости и взглянул на ноги… Теперь ему казалось, что он весь растекается в пространстве, словно карикатура на самого себя. Как будто кто-то решил, что рисунок не удался, и начал размывать краску. Прошло совсем немного времени, и Костров ощутил, что может только видеть – шевелить, дышать и кричать стало попросту нечем. Но единственное, что открывалось его взору, – это белизна без конца и края. Сознанию совершенно не за что было зацепиться, и он понял, что сходит с ума. Память покидала его, он уже не мог вспомнить, кто он и где находится. Ему хотелось разрыдаться, но он совершенно не представлял, как это проделать. Неожиданно он почувствовал, что начал падать, и падение это становилось все быстрее и быстрее. Белоснежная бездна сменилась чернотой, он падал и падал во мглу, которая не имела дна, и когда он уже готов был лишиться сознания от ужаса – он вдруг открыл глаза… и уставился на Волкогонова.

– Ты чего орешь, как полоумный? – Проводник хмурил