Книга Я знаю, что видел - Имран Махмуд

том внешнем мире не существует ничего столь же жесткого на ощупь, столь же лишенного текстуры.

Когда находишься в комнате один – теряешь ориентацию. С того момента, как я покинул дом, избрал себе уединение и свободу, вокруг меня не было стен. Ощущение безопасности – какое бы они ни дарили когда-то – оставалось лишь воспоминанием. Здесь же никакой безопасности, а лишь разграничение пространства.

Слышу, как гремят ключами, и вскакиваю на ноги. В камеру заходят двое офицеров, в руках у них пакеты и бумажный рулон. Один из них ставит рулон на пол, а второй принимается открывать пакет с синей надписью «ВЕЩДОКИ».

– Мы заберем вашу одежду в качестве вещественного доказательства.

Вижу, как офицер с пакетами раскрыл один из них.

– Пальто, – говорит его товарищ и быстро произносит номер, а первый записывает его в блокнот.

Не веря в происходящее, пялюсь на него, однако тот явно не шутит. Просто нетерпеливо трясет пакетом мне в лицо, пока я не снимаю пальто и, свернув, не кладу внутрь. Вскоре я избавлен от всей своей одежды, которая теперь разложена по пакетам на полу. Гляжу на руки. Непривычно видеть собственную неприкрытую плоть. Яркие островки кожи вдруг сменяются черными пятнами грязи. Вонь от кожи такая, что один из офицеров даже прикрывает рукой рот.

– Что же мне надеть? – спрашиваю я.

Тот, что с пакетами, протягивает серые тренировочные штаны, толстовку и черные кеды.

– Вы хотите, чтобы я ходил вот так? Без пальто?

Они не отвечают. Просто забирают мою одежду и дают бумажку, где описаны обстоятельства, при которых я смогу получить все назад. После чего уходят.

Я сижу, смотрю на дверь в надежде, что она снова откроется. Мне надо уйти отсюда как можно скорее, давление нарастает. Проходят минуты, и через щелочку в двери раздается голос офицера, который предлагает еду и горячий напиток. Еще через некоторое время приходит другой офицер и рассказывает мне о моем праве на солиситора[1].

– Вам удалось прочесть этот буклет? Вы хотите воспользоваться правом на бесплатную юридическую консультацию?

– Да, – отвечаю ему.

– Обратитесь к кому-то конкретному? – спрашивает он, засовывая в карманы мясистые ладони.

– Нет.

– Тогда позову дежурного. – Он разворачивается на мягких подошвах и уходит.

Я помню, как ничего не делал, просто стоял и смотрел, как она умирала. Даже если они поверят мне, я все равно виновен. Им совершенно не будет дела до моего страха – что я боялся сделать с ним то, на что способен, если бы дал себе волю. В каком бы она состоянии сейчас ни находилась из-за этой задержки, часов, потраченных впустую, пока я был в бегах, – виноват я. Все из-за меня.

Металлический звон снова возвращает меня к реальности. Дверь открывается, и передо мной появляется, судя по всему, дежурный солиситор. Она небольшого роста, темно-рыжие волосы забраны в высокий хвост. Бормочет что-то насчет допроса, я киваю, хоть и не до конца понимаю, что она говорит. У нее обгрызенные ногти. Эти ногти каким-то образом обескровливают все мое какое-никакое доверие к ней. Ногти и поношенный костюм.

– Я в вас не нуждаюсь! – заявляю ей.

– Простите? – переспрашивает она.

У нее северный говор, она растягивает гласные, отчего кажется тугодумной, но я осознаю, что не вполне справедлив к ней. Она непонимающе глядит на меня.

– Я в вас не нуждаюсь, – повторяю я.

– Простите? Что?

– Я в вас не нуждаюсь. Я в вас не нуждаюсь. Я. В ВАС. НЕ. НУЖДАЮСЬ.

Она растерянно пятится.

– Ладно, – произносит она и стучит по двери, пока ее не открывают. – Удачи вам, – говорит она на прощание, не то чтобы совсем неискренне.

А на выходе из камеры бросает офицеру:

– Он сам по себе.

Гляжу на дверь, которая только что захлопнулась. Нацарапанное на синей краске слово «СВИНЬЯ» отчего-то заставляет улыбнуться.

Спустя несколько мгновений офицер открывает дверь и кивком приглашает меня выйти.

– На допрос.

Сердце снова стучит как бешеное. Я так и не выстроил в голове события в какой-то порядок. Что им сказать – что я пролежал ничком в углу? Если я без утайки расскажу, что был там, как это меня охарактеризует? Как человека, который способен проникнуть в чей-то дом и находиться там без приглашения? Что я пробрался в чужое жилище и прятался по темным углам? Кем же сочтут меня после таких признаний?

И кем же я буду, если не признаюсь в этом?

Глава девятая

Среда

Когда Рори было четырнадцать, он выиграл приз – настоящий. Это был эквивалент Нобелевской премии за достижения в науке для детей. Помню, как он пробирался к сцене университетского лекционного зала: маленькая съежившаяся фигурка в огромном пространстве. Когда декан жал ему руку, он застенчиво улыбался, а я все смотрел на него, медленно подогреваемый завистью, пока наконец не раскалился добела. Для этой награды я был уже слишком взрослый. Люди хлопали. Кто-то говорил про «совершенно инновационный подход» к одному из самых сложных вопросов мировой теоретической физики. Математическая составляющая там была крайне заковыристой, но он со своей гениальностью сумел прорваться сквозь нее прямо к физическому смыслу, пока остальные застряли на цифрах. Но выиграл он не только поэтому. Это было мое решение, из наших ежемесячных дебатов с отцом. И пусть я выискал его у других физиков, когда готовился к дебатам, Рори этого не знал. Он знал лишь то, что украл мой ответ.

Меня заставили прийти на церемонию. Папа обещал после нее нам – ему – стейк в латиноамериканском стейкхаусе. Позже, когда стейк был съеден, а он получил от папы свой хлопок по плечу; позже, когда мы все вернулись домой и смотрели, как папа пьет виски, а мама – вино; позже, когда трофей поместили в самый центр каминной полки, Рори, которому я за весь вечер не произнес ни слова, подошел, взял свой приз и поставил его у моих ног.

– Он твой, – сказал он, стараясь не смотреть мне в глаза. – Папа, – продолжил он, все так же пялясь в пол. – Это его. Это он решил.

Папа кивнул и сделал глоток виски.

– Он принадлежит вам обоим. Не ради науки, но потому, что вы друг друга улучшаете.

Я пытался осмыслить его поступок. Он был младше. Ему было позволительно совершать такие ошибки. Я бы, возможно, сделал то же самое в его положении. На самом деле я никогда не напоминал себе, что сам сжульничал. Или что он бы в любом случае победил. Вместо этого я сидел с трофеем в ногах, и мне было стыдно