Книга Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки - Анатолий Павлович Злобин

«Ого! И быстро надо его на ноги поставить?»

«За два года».

«Тогда согласен».

А про себя прикинул: Валентине здесь должно понравиться, вода рядом, климат добрый. Детский садик для Каринки сам закончу. С садиками у нас пока не густо, все на потом откладываем. А бедные дети этого не понимают и продолжают множиться.

Жена у меня верная, двадцать лет душа в душу. А мне, кроме раскладушек и аквариума, ничего не надо. Люблю рыбок.

И полетел за своими.

Дни и годы закружились, словно сидишь в машине времени, и белые солнечные полосы сливаются с черными полосами ночей, при таком ускорении жизнь приобретает серенький оттенок, как раз под цвет бетонного цветка, распускающегося в земле по моей воле.

И кто хоть раз залез в эту чертову машину времени, тому хода назад не дано. Новый год встречали в середине октября. Когда это было, сразу не сообразишь — октябрь семьдесят седьмого. Сколотили трибуну, вывесили транспаранты. К тому времени пришлось взять в штат специального художника, который расписывал наши успехи и призывал к новым. Дед Мороз прикатил на вездеходе с мешком новогодних подарков. Пригласили на концерт киноактера Рыбникова, пришлось поломать голову, по какой статье его пригласить, чтоб не скупо было.

А кругом вздыбленная земля, ямы, колонны, своды. То поле, которое показывал Чечин, уже перестало быть полем, хотя еще не сделалось первым корпусом. Мы засевали поле железом, всходы у нас не такие скорые, оттого мы и спешили обогнать время.

Нас ведет вперед тема: дать как можно больше мощностей.

«Это ты правильно, сынок. Все верно. Я учить тебя не имею права, хотя и была твоей учительницей. Но спросить-то могу. Тебе не кажется, сынок, что вы слишком стремитесь вперед, все стремитесь, а сколько хлама всякого остается за спиной, вы и не оглядываетесь, времени все нет. Что ты об этом думаешь, сынок?»

«Я строю, Надежда Ивановна. Мне думать некогда. Если мы все сядем у самовара размышлять, то и работать некому станет, от этого получится экономическое торможение, и свет может потухнуть, так как энергетический кризис не ждет».

«Хорошо, сынок, это мне понятно. А как же наши дети?»

«Мой лозунг такой: делать сегодня то, что ты знаешь. Размышления потом. Для них мы запланируем специальное время в будущем. Так и обозначим: пятилетка размышления. А что касается хлама за спиной, то это исключительно от ошибок, допускаемых в планировании. Мы сознательно хлам не планируем. Может быть, наши дети научатся строить по-другому, а мы слишком глубоко сидим в истории. Нам архитрудно, но мы делаем все, что можем делать на сегодня. А наши дети будут делать то, что смогут завтра».

«Ты очень умно говоришь, я готова поставить тебе „оч. хор.“, урок ты приготовил прекрасно, это чувствуется. Но все-таки один вопрос: каким будет конечный результат?»

«Простите меня, Надежда Ивановна. Вы моя учительница, и я не смею вас учить. Но мне почему-то кажется, что у вас философия стороннего наблюдателя. А я признаю одну философию трудностей. Как мы живем? Трудности не дают нам расслабляться. Вас интересует конечный результат. А меня начальный. Я смотрю туда, где начинается наше сознание. 724 метра на 400 метров — вот моя геометрия на земле. Я слагаю железную песнь первого корпуса. Я рвусь к центру земли, откуда начнет вырастать небывалый пресс. Вы смотрите на дом — и морщитесь: отделка плохая, рамы не так покрасили. А я смотрю на дом и вижу поле, которое тут до того было, вижу, как этот дом из грязи рос и распускался этажами. А рамы мы потом докрасим. Мы принимаем философию действия. Это мы XXI веку даем мощности, не спрашивая о том, что получили от века XIX. Мы у прошлого не берем взаймы. Вот вы собрались поставить мне „оч. хор.“. А ведь я не заслужил. У нас другие оценки: почетные грамоты да выговоры. У меня счет такой: 10:9 в пользу выговоров. Один выговор даже от начальника главка, это считается особой честью. От главка выговор, от обкома партии переходящее Красное знамя. Вот и считайте теперь, какой я руководитель: хороший или плохой?»

Задумалась Надежда Ивановна, не отвечает. Далеко осталась родная школа, за морями, за долами — не долететь.

Начальство меня не отпустит в дорогу. А мне без разрешения не положено.

Тогда тоже начальство призвало. Я вел планерку, справа на тумбочке прямой телефон из горкома. И звонок по-особому отрегулирован, чтобы сразу знать, кто и что.

Словом, призвали. Сидит первый секретарь. Рядом с ним Чечин, начальник строительства.

«Как первый корпус?»

«Сдаем», — отвечаю.

«А тепло там будет, как вы думаете, Николай Иванович?»

«Так я тепло не веду, товарищ секретарь. Об этом другая голова заботится».

«Этой головы уже нет, Николай Иванович».

«Было бы дело, а голова найдется».

«Вот мы и собираемся поручить вам теплотрассу, Николай Иванович».

«Так морозы на носу, она ведь должна уже подходить к корпусу».

«А вы не интересовались, где она на самом деле?»

«Как-то выходил смотрел. Не видать что-то. Сколько там по проекту отпущено?»

«Это деловой разговор: восемь месяцев».

«А у нас в запасе?..»

«Полтора. Не знаю, правда, сколько по вашему календарю получится. Я слышал, вы уже Новый год справили».

И взвалил себе на шею еще и теплотрассу. Перво-наперво засел за проект. День сижу, второй — и глазам не верю. Что я рассчитывал найти в затрепанных папках с засаленными тесемочками? Гениальное озарение мысли, взлет инженерной идеи — и сроки спасены. Но я смотрел листы — и покрывался пятнами. Проект был бездарен, как мусорная яма, как городская свалка, как отбросы гнилого мышления, и столь же зловонен.