Книга 33 рассказа об ученых - Денис Борисович Сухоруков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот как Миклухо-Маклай описал их внешний вид: «В волосах торчали два бамбуковых гребня, на одном из которых, воткнутом на затылке, красовались несколько чёрных и белых перьев казуара и какаду в виде веера. В ушах были продеты большие черепаховые серьги, а в носовой перегородке – бамбуковая палочка толщиною в очень толстый карандаш с нарезанным на ней узором. На шее, кроме ожерелья из зубов собак и других животных, раковин и т. п., висела небольшая сумочка, на левом же плече висел другой мешок, спускавшийся до пояса и наполненный разного рода вещами.
У этого туземца, как и у всех присутствовавших, верхняя часть рук была туго перевязана плетеными браслетами, за которыми были заткнуты различные предметы – у кого кости, у кого листья или цветы. У многих на плече висел каменный топор, а некоторые держали в руках лук почтенных размеров почти что в рост человека и стрелу более метра длины».
Но были ли туземцы культурно отсталыми по причине того, что принадлежали к другой расе? И может ли вообще принадлежность к той или иной расе определять уровень умственного развития? Вот это и предстояло выяснить учёному.
Однажды, когда он вошёл в незнакомую деревню, его окружили вооружённые копьями люди, весьма агрессивно настроенные. Мимо него просвистело две стрелы. Один из молодых туземцев дерзко и вызывающе махал перед самым его носом копьём. Очевидно, его хотели напугать. Не исключено, что не только напугать, но и убить. Но Николай Николаевич с выдержкой, которой многие могли бы позавидовать, зевнул (он действительно сильно устал в тот день) расстелил на земле первую попавшуюся ему на глаза циновку, лёг на неё и под пересвист летающих между деревьями попугаев… крепко уснул. Когда он проснулся через два с лишним часа, то увидел, что туземцы с любопытством рассматривают его ботинки, которые он снял перед сном. Мир был установлен.
Примерно два месяца ушло на то, чтобы туземцы привыкли к Николаю Николаевичу. За это время он переболел лихорадкой, но ни на один день не оставлял своих научных занятий: измерял туземцам головы, собирал волосы с их голов (последние приходилось обменивать на волосы с головы самого Николая Николаевича). Эти туземные волосы он изучал под микроскопом в своей хижине. Местные жители относились к учёному как к божеству: они считали, что он явился к ним с Луны, что он может по своему желанию изменить погоду или направление ветра, одним своим взглядом может вылечить больного или, к примеру, зажечь море.
Николай Николаевич Миклухо-Маклай значительную часть своей не слишком долгой жизни посвятил исследованию жизни папуасов, которых любил такими, какие они есть – наивными, дикими, добрыми, беспомощными. Благодаря ему вся Европа и весь мир узнали, что такое Новая Гвинея и какие люди её населяют. Его лекции о Новой Гвинее имели фантастический успех.
Как учёный он доказал принцип единства человеческого рода и разгромил популярную в его время теорию, что чёрные расы, включая австралийских аборигенов и папуасов, представляют собой переходный биологический вид от обезьяны к человеку разумному. Вооружившись такой опасной теорией, европейцы считали себя вправе покорять все «отсталые», по их мнению, материки, острова и страны, а их обитателей превращать в рабов.
Миклухо-Маклай пережил немало неприятных для себя дней, когда его любимую Новую Гвинею разделили между собой и превратили в колонию две воинственные державы – Великобритания и Германия. Он активно выступал против того, чтобы папуасов Новой Гвинеи превратили в рабов. Он даже обращался к российскому императору, предлагал ему взять Новую Гвинею под своё покровительство, но Россия – в отличие от Великобритании и Германии – не заинтересовалась приобретением заморских территорий. И Новая Гвинея стала колонией европейцев на долгие годы.
Но папуасы Новой Гвинеи не забыли доброго отношения к себе со стороны русского путешественника. И сегодня на побережье Новой Гвинеи стоит памятник вовсе не английскому колонизатору, а худощавому русскому учёному по имени Николай Миклухо-Маклай.
Волшебный кефир
Илья Мечников
(1845–1916)
Одесса, 1880 год.
В бактериологической лаборатории было холодно, сумрачно, безлюдно и оттого немного жутко. Илья Ильич всякий раз испытывал волнение, когда переступал её порог. На столах аккуратными, ровными рядами стояли целые батареи пробирок с опаснейшими вирусами и бактериями, злейшими врагами человека. Кто знает, сколько боли и страданий они причинили людям, сколько безвинных жизней унесли? Вот в этой пробирке живёт чума, в той – оспа в другой – бешенство, а рядом пробирка с холерой.
Илья Ильич не боялся их. Он сотни раз брал эти пробирки своими руками, одетыми в плотные перчатки, и производил с ними опыты. Даже однажды случайно уронил на пол и разбил пробирку с жёлтой лихорадкой. Но Бог уберёг, всё обошлось. Илья Ильич включил свет и потянулся за бледно-зелёной пробиркой с ярлычком «брюшной тиф». Он знал точно, где она стоит, мог бы найти её и с закрытыми глазами. Ещё он знал, что сейчас дома лежит в беспамятстве под присмотром сиделки его больная тифом жена. Она заразилась во время их поездки в Неаполь.
Илья Ильич старался относиться ровно ко всем своим «постояльцам», как он про себя называл опасные болезни, и всё же тиф ненавидел, пожалуй, больше других. Он любил свою жену, а тиф грозился отнять её у него. Такого Илья Ильич стерпеть не мог, и он дал себе слово разгадать его тайну, чтобы люди никогда больше от него не страдали.
Он решительно – а всё, что он делал в своей жизни, он делал решительно – взял шприц и сделал себе укол. Теперь болезнь внутри него, и ему остаётся только наблюдать за симптомами и делать записи.
Несколько следующих дней Илья Ильич находился на грани смерти. Всё-таки брюшной тиф – это не шутка. Но крепкий организм и любовь к жизни взяли своё, он выздоровел. Тайну тифа ему не удалось разгадать, однако кое-какие догадки относительно своего выздоровления у него появились. Организм справился с болезнью благодаря определённым механизмам, заложенным самой природой. Но каким?
Чтобы ответить на этот вопрос, он начал проводить опыты с прозрачными личинками морской звезды. Он часто выезжал в Италию, и там, на морском побережье его осенила мысль. У личинок морской звезды есть специальные
