Книга Уверенность в вещах невидимых. Последние беседы - Митрополит Антоний (Блум)

но каждый из них в свою очередь обращается к третьему, к тому, кто принес в жертву их единству само свое существование, и новая двоица становится единой, в то время как третий готов отступить. Это – Бог, в Котором присутствует трагедия, Бог, в Котором любовь и смерть как бы одно и то же, в Котором взаимная любовь означает обоюдную предельную жертвенность. И поэтому, если мы верим в Бога, называемого Святой Троицей, Бога, являющего образ совершенной любви, то нам необходимо отдавать себе отчет, что в Нем присутствует трагедия, и мы должны сознавать, насколько величественна эта трагедия, насколько величественна жертвенность и единение. И я уверен: нам важно не представлять себе Бога, во славе восседающим на троне высоко на небесах, так далеко, что можно только смотреть на Него снизу вверх, воздевать к Нему руки, взывать к Нему, не надеясь когда-либо познать тайну любви и тайну Бога. Мы познаём эту тайну изнутри нашего собственного опыта, потому что в той малой мере, в которой способны любить друг друга, мы – икона Святой Троицы.

Посмотрите на отношения матери, отца и ребенка: родители порой не только готовы пожертвовать, но на самом деле тем или другим образом жертвуют собой ради ребенка. Семейные отношения – всего лишь образ, им нельзя все объяснить, но даже в пределах нашего ограниченного опыта нам известно: если двое любят друг друга, то любовь объединяет их в одно, и в то же время двое размыкают свои объятия, чтобы любить третьего и служить ему И это – отражение тайны Троицы в человеческом роде, отражение несовершенное, потому что мы слишком далеки от Ее жертвенной, распятой и воскрешающей любви, но кое-что нам о ней известно из опыта отцовства, материнства или семейной жизни. Но также мы узнаём о ней из готовности принести в жертву то, что значительнее собственной жизни.

Кажется, я уже приводил вам пример, как командир послал во время войны на опасное задание своего сына, который был младшим офицером в его отряде. Шансов вернуться живым практически не было, и один офицер спросил отца: «Как вы могли послать собственного сына на смерть?» Отец ответил: «Я мог послать своего сына, но я не мог бы послать чьего-то сына». В этом отражение жертвенной любви Святой Троицы и, одновременно, слава Господня и слава людей, которые оказываются способными так поступать. Бог и человеческий род странным, непостижимым образом подобны друг другу. Человеческий род находится в становлении, он еще не достиг зрелости, да, это верно, но в своей основе, по существу, не только Церковь, но и все человечество в совокупности – икона Бога Единого в Троице. В первую очередь это относится к святым, в меньшей степени к реальной ситуации в Церкви, не к тому, что Церковь представляет собой по сути (потому что Церковь – это область, где Бог и человек пребывают вместе, в единении, составляют одно целое), а ко всему человечеству и каждому из нас, находящемуся в становлении. В этом нам важно отдавать себе отчет. Если взглянуть на историю человеческого рода, то мы увидим в ней и свет, и тьму, потому что мы несовершенны, не стали еще чистым и совершенным образом Бога Единого в Троице, но в каждом человеке присутствует нечто от этого образа в той мере и в зависимости от того, как он относится к своему ближнему и ко всему человечеству в целом.

В Ветхом и Новом Завете Бог обращается к нам на понятном нам языке, и это чрезвычайно важно сознавать, потому что Евангелие не просто сообщает истину, но выражает ее в доступной нашему пониманию форме. И здесь я хотел бы сделать отступление.

В Евангелии, как и в Ветхом Завете, есть много притч. Для нас притча – сравнение, образ, но значение этого слова гораздо богаче. В английском языке для обозначения притчи используется слово «парабола»[24]. Те из вас, кто немного знаком с математикой, знают: парабола – своеобразная геометрическая фигура. С ее помощью можно попытаться разобраться в том, что представляют собой словесные притчи-параболы. Я постараюсь напомнить, что такое парабола в геометрии. Возьмем окружность. У нее есть центр. Если надавить на окружность с двух сторон, она превратится в эллипс, у которого вместо одного центра будет два, потому что каждая из двух половинок, образующих эллипс, имеет свой центр. Если продолжать давить на стороны эллипса, он лопнет, и линия в месте разрыва разойдется влево и вправо. И тогда один центр останется внутри фигуры, а второй переместится в бесконечность. В притчах-параболах древних сказаний, Евангелия, Ветхого Завета меня поражает то, что нам дается образ, вписанный в центр небольшого полукруга, в котором мы живем, и по мере того как мы растем духовно, набираемся опыта и ума, мы можем двигаться все дальше и дальше как бы в поиске второго центра, который переместился в бесконечность. Любая притча Евангелия или Ветхого Завета, а также притчи, передаваемые сквозь века, имеют понятные и простые сюжеты. Но, по мере того как мы врастаем в них, по мере того как духовно созреваем, по мере того как все больше и больше приобщаемся мудрости, которая создала этот образ, мы начинаем выходить за пределы самого образа. При этом образ не теряет своей достоверности, но истина, заключенная в нем, предстает в необычайной красоте.

Я хотел бы закончить беседу тем, что свяжет ее со следующей. В дополнение к сказанному о притчах вспомним замечательную мысль о. Сергия Булгакова о том, что начало Книги Бытия – это не история, а метаистория[25]. Оно рассказывает нам языком падшего мира, нашим языком, о тайнах мира, существовавшего до падения. И поэтому то, что написано в начале Книги Бытия, – правда, но, помимо подлинных фактов, о которых нам сообщается, в нем есть иное измерение. Об этом мне хотелось бы поговорить в следующей беседе, потому что мы привыкли читать начало Книги Бытия, ее первые 4–5 глав, как будто они – простое историческое описание, набор фактов, тогда как за ними стоит нечто большее, и на них существует бесконечное число толкований, которые не всегда совпадают друг с другом. Обычно в катехизисе и в книгах для детей и взрослых преобладает одна общепринятая точка зрения. Нужно ли нам рассматривать другие точки зрения, не отвергая основную, но принимая во внимание, что возможны разные подходы? Я к этому вернусь в следующей беседе.

Простите, что я говорил так медленно и утомил вас больше, чем обычно, но я