Книга Красный дождь в апреле - Лев Александрович Бураков

class="title1">

IX

В Челябинске моросили серебристые дожди. Сырой ночью в дверь квартиры, где жила Софья Цвиллинг, осторожно постучали: два раза коротко и третий раз продолжительно. Софья выглянула в окно. Так мог стучать только Самуил, но на крыльце стоял незнакомый мужчина в железнодорожной форме.

— Откройте, я из Оренбурга, проездом. Вам письмо от Моисеича.

В письме Цвиллинг писал:

«…Все идет хорошо. Провели губернскую конференцию оренбургской организации РСДРП(б). Наметили список кандидатов в Учредительное собрание. Решено выступить отдельным большевистским списком № 8.

Налажен выпуск своей газеты «Пролетарий». Редактирует ее беззаветно преданный революции Саша Коростелев, старый распространитель «Правды». С каждым днем авторитет большевиков растет. А это вызывает злобу реакции. Но как ни прикидывался демократом и как ни заигрывал с народом, Дутов сорвался и показал свое лицо: послал казаков в типографию и устроил там погром.

Самым верным нашим оплотом являются железнодорожные мастерские. Это настоящая большевистская республика. Туда даже говоруны-эсеры не решаются соваться…

Вообще положение в казачьей Вандее сложное. Все ходят, как по острию ножа. Малейший толчок и равновесие сил нарушится. Дутов хитрый и опытный человек, весьма авторитетный в казачьих кругах, тихо и исподволь, с завидным терпением крадется к диктаторству.

Мы же настойчиво ведем отбор людей. У нас уже немало крепких и верных, и с каждым днем все больше оренбуржцев приходит к нам. Скоро и казаки начнут понимать, на чьей стороне правда. Время работает на нас…

…Как там Лелька? Наступают холода, смотри, чтобы он не простудился, одевай его теплее. Он должен расти, несмотря ни на что, здоровым и сильным, ему жить в будущей нашей социалистической России, продолжать наше дело, дело Всемирной революции! А пока хоть один из нас, большевиков, жив — революции не умереть!

Задание комитета я выполнил. Так и передай товарищам. Скоро ждите домой…»

Примерно в тот же час, когда Софья Цвиллинг читала при свете коптилки письмо, оренбургские большевики провожали в далекий Петроград на II Всероссийский съезд Советов своих делегатов. Их было двое: Василий Мискинов и Самуил Цвиллинг. Им доверили оренбуржцы представлять губернию на съезде.

Провожали их у Бурчака-Абрамовича, который только что вернулся из очередной поездки по деревням. Александр Михайлович, как всегда, чисто выбритый и в кителе, отглаженном и застегнутом на все пуговицы, сидел у самовара и, косясь на жену, нет-нет да вставлял в разговор впечатления о своей поездке. Наташа сидела в углу и покачивала люльку. Она молчала. Ее пугала эта спокойная беседа. Она уже знала: такое сосредоточенное спокойствие бывает лишь перед важными событиями. И Наташа тревожно поглядывала на Цвиллинга. Он, конечно, знал больше остальных, больше мужа, а поэтому мог сказать что-то определенное. Все равно что — хорошее или плохое. Все равно… Но Цвиллинг дул на блюдце, пил горячий, пахнущий смородиновым листом чай.

— А хорошо, Михалыч, дома? Я соскучился по своим. Ну, да ничего, из Питера постараюсь заехать…

— Может и заедешь, — мечтательно и тихо проговорил Бурчак, — вот я не гадал, а судьба занесла в Зеркло. Вот на его (он указал на Семена Кичигина) родине побывал. И доподлинно убедился, что Семен — это наш Семен, а не засланный из Берлина шпион, ха-ха!

Кичигин криво улыбнулся. Надоела эта история. Меньшевики и эсеры давно уж нарекли его немецким шпионом и требовали его ареста. Глупость, а поди вот трать на это нервы и отговаривайся… Надоело хуже редьки горькой… А тут еще и свои начали подначивать. Кичигин поднялся и подошел к окну. Приоткрыл форточку и закурил, осторожно выпуская дым в темноту улицы.

— Что же, пора бы ехать, да что-то экипажа не подают? — нарушил тишину Мискинов. — Делегатов пешком отпускать негоже…

Цвиллинг посмотрел на свои расползавшиеся сапоги, покачал головой.

— Вот и ты, Семен Афанасьевич, глава союза кожевников, а сапог приличных делегатам достать не мог…

Кичигин резко повернулся к Цвиллингу, но увидев улыбку, смолчал. Только нервно пригладил несколько раз и без того гладко зачесанные назад густые волосы. Совсем еще по-юношески пухлые розовые губы поджались.

— Бросьте вы над ним подшучивать! — вступилась за молчавшего Кичигина Наташа, — одному экипаж подайте, второму сапоги. Экие бары!

— Уж и пошутить нельзя, однако, — сокрушенно сказал Цвиллинг, — Наташенька, дорогая, извините нас, не иначе как это буржуазная замашка после пятого стакана чая появилась. Нельзя столько пить. Ох, нельзя!

— Шутки полируют кровь, но чую я, Дутов не простит нашего усиления, — повернулся от окна Кичигин, — не зря он держит столько воинских частей в городе…

— Это ясно, — встал Цвиллинг, застегнул крючки на кителе, — по-видимому от агитации словом нас вынудят перейти к более веским аргументам. Но при любых обстоятельствах мы не должны поддаваться на провокации, терять выдержку…

Тут дверь резко распахнулась и на пороге появился в своей неизменной стеганке Ленька. Но сегодня на нем была надета такая же, как у Цвиллинга, верблюжья шапка.

— А вот и экипаж, — пошел к двери Бурчак, — скорее, товарищи, а то опоздаете.

— Ну уж, позвольте, — остановила их Наташа, — умерьте свой пыл немного…

Она подошла к Леньке:

— Ты что же это до сих пор к нам не перебираешься? Или не нравится у нас?

— Неужто хозяин не разрешает? — притворно ужаснулся Мискинов. — Какой послушный…

— Да все некогда, — не нашелся что ответить Ленька, — так все как-то…

— Ясно, занят, — поспешил на выручку Цвиллинг, пристально и остро взглянул Леньке в глаза, хитровато прищурился, — занят и знаю где…

Он будто ненароком погладил Леньку по вязанной верблюжьей шапке.

— В точь как у меня, — Цвиллинг, заговорщицки подмигнул Леньке, — видно работа одних рук. Ну, ладно, ладно…

— Опоздаем, — заторопил Цвиллинга Кичигин, — пойдемте.

— Ну, путь добрый! — посерьезнел Бурчак-Абрамович.

Распрощались, пожали руки. С Цвиллингом и Мискиновым на вокзал поехал Кичигин. Ехали по темным спящим улицам.

— Город будто вымер, — проговорил Мискинов, — одна грязь хлюпает. Тишина как перед боем.

— Куйбышев наверняка будет на съезде, — как бы отвечая своим мыслям, тихо проговорил Цвиллинг, — это же мой первый учитель: вместе в тюрьме сидели. На всю жизнь запомнил его… Неунывающий человек…

— Да, — раздумчиво произнес Кичигин, — только по одному можно уже судить, что мы победим: люди, все лучшие люди на нашей стороне. Ни одного большевика не знаю, который бы о себе только думал, о своей шкуре заботился. Народные люди…

— Пока так будет, сильна будет революция, сильна и непобедима, — Цвиллинг тронул Леньку за плечо, — стой, брат, слезем здесь…

— А Ленина вы увидите? — спросил Ленька Цвиллинга.

— Ленина? Постараюсь, — улыбнулся Цвиллинг, обнял Леньку за плечи и тряхнул его, — жди, приеду, все расскажу. Э, брат, что это такое?

Цвиллинг