Книга Отречение - Екатерина Георгиевна Маркова

Сазоновы, — хором сообщили мне малыши. — Мы скарлатиной болеем. Только мы уже не заразные, вы не бойтесь.

— А я уже болела скарлатиной, — успокоила я двойняшек, — так что мне бояться нечего.

Глаза двойняшек округлились еще больше, и они, перебивая друг друга, закричали:

— У нас в группе Грибков два раза болел!

— Разве так бывает? — удивилась я.

— Бывает. Редко, — ответил за моей спиной голос Глеба. — Марш от окна. Уже сыро.

Отдав команду близнецам, Глеб взбежал на крыльцо, крикнул в приемное отделение:

— Соня, набери инфекционное, будь добра. Пусть проследят, чтобы в боксе окно на шпингалет закрыли.

Глеб повернулся наконец ко мне, и несколько бесконечных секунд я имела возможность не делить его ни с кем, принять в единоличное владение его улыбку и чувствовать на своих плечах его добрые руки.

Глаза мои моментально наполнились слезами. Глеб притянул меня к себе, проворчал ласково:

— Не вижу повода.

— Я соскучилась…

— Так это же хорошо.

— А ты?

— У нас здесь не заскучаешь.

Я резко вздернула плечи, высвобождаясь из его рук.

— То, что «у вас», — это меня не волнует. У кого это «у вас», интересно? Может, у вас с Пташкиной?

— Олель, ты у меня совсем дурак! И за что мне это?

Глеб шутливо воздел руки к небу, а на крыльце, как будто действие разворачивалось в пошлой мелодраме, появилась Пташкина.

Свершив короткий бросок своими «блюдцами» в нашу сторону, она в секунду рассмотрела конечно же и слезы на моих глазах, и виноватый взгляд Глеба, и минимальную дистанцию между нами.

— Привет вам и пока! — бросила она свысока и прошествовала своей царственной походкой по больничному двору. Шагах в десяти от нас она остановилась и крикнула: — Данилов, насчет путевки не горячись. Отказаться всегда успеешь. — И, неторопливо перебирая своими высокими, стройными ногами, она двинулась к воротам.

— Красивая… — не удержалась я, завороженно глядя ей вслед.

— Красивая, — согласился Глеб, — но абсолютно не в моем вкусе.

Почувствовав, как возликовала от его слов моя убогая душа, я ужаснулась своей примитивности. А Пташкина, словно поняла, что говорят о ней, недовольно повела плечами и скрылась за воротами.

Глеб сидел на скамейке, провожая Пташкину насмешливым взглядом, а под глазом трепыхалась беспокойная жилка.

— Тебе надо отдохнуть, Глеб, — тихо сказала я. — От какой еще путевки ты отказался?

Глеб потянулся так, что хрустнули суставы рук:

— Я отказался от отпуска, а соответственно, и от путевки.

— Как? — ужаснулась я. — Но ведь в прошлом году ты не отдыхал…

— Я, к счастью, работаю не для того, чтобы дождаться наконец-то спасительного отпуска, — резко ответил Глеб. — Мне отдых нужен для того, чтобы нормально работать. А если у меня и так все в норме — зачем мне он нужен! Я не могу оставить отделение. — Глеб жестко усмехнулся. — Мне здесь чудак один жаловался, что он не сможет перенести общего наркоза по той причине, что никак не может себе представить, что с ним будут что-то делать вне его сознания, без его собственного участия в этом процессе. У меня аналогичные ощущения. Не могу себе представить, что здесь что-то будет происходить без меня. Я устаю без работы и совсем изведусь, если уеду. Я не устал…

Я подошла к Глебу, прижала палец к бьющейся жилке под глазом.

— Не устал? А это?

— Это… — Глеб взял мою руку и несколько раз погладил моей ладонью свое лицо. — Это свидетельство того, что я — живой. — Глеб бережно дотронулся губами до моего носа: — Так же как свидетельство твоей жизнеспособности — вполне горячий нос.

— Что же, я щенок, что ли, какой-нибудь?

Я обхватила шею Глеба, услышала, как бьется его сердце.

— Не какой-нибудь, а самой что ни на есть отборной дворянской породы. Тебе передавали в театре, что я звонил?

— Неужели удостоилась такой чести?! Нет, не передавали.

Я опять несла бог весть что, но Глеб конечно же сделал вид, что в этот момент ему заложило уши. Он правильно делал, мой мудрый Глеб, что не воспринимал моих идиотических высказываний, которые в конечном счете унижали меня.

В ворота больницы, почти не притормаживая, внеслась на сумасшедшей скорости, мигая тревожной синей лампой, «скорая». В одну секунду Глеб словно испарился. Когда я повернула голову к крыльцу, он уже что-то торопливо спрашивал у врачей, вынимавших из машины носилки с ребенком.

Следом за носилками из машины выпрыгнула Пташкина.

«Наверное, до угла переулка дойти не успела…» — мелькнуло у меня в голове. Нарядное платье Пташкиной задралось, открывая красивые сильные колени, но этого не видели ни она, ни Глеб, который, сопровождая носилки, задержался на мгновение у дверей, слушая какие-то торопливые слова Пташкиной, звучавшие, как отдающиеся ему, Глебу, приказания. Он всегда благоговейно внимал ее словам. «У нее зверская интуиция», — сказал мне как-то о Пташкиной Глеб. Видимо, для врача это было не последнее дело, когда такая интуиция окрыляла знания, опыт, талант. Все это было в Пташкиной. И еще у нее были длинные ноги и глаза… И еще обаяние, против которого я лично устоять не могла. Это было какое-то возмутительно насильственное обаяние. У меня были все основания не любить ее, а я ею восхищалась.

На крыльцо выглянула медсестра из приемного покоя, дружелюбно махнула мне рукой. Я подошла.

— Глеб Евгеньевич велел пройти к нему в кабинет. Он сейчас придет. Ребеночка в ожоговое повезли.

Я знала цену словам Глеба «скоро вернусь», когда дело касалось его больных. Настроившись на долгое ожидание, для начала я решила просмотреть новые поступления детских фотографий под стеклом письменного стола Глеба. Почему-то все родители не сговариваясь приносили ему фотографии своих детишек. Наверное, это был какой-то непостижимый внутренний психологический закон. На меня глянули десятки ребячьих глаз. Почти все дети улыбались, лишь на лицах немногих не было улыбки, и долгая болезнь легкой тенью омрачала глаза ребенка.

На этот раз я ошиблась. Глеб появился совсем скоро.

— Нормально. Там Полина, — сообщил он, появляясь в двери.

— Но у нее же дежурство кончилось, — я привстала с кресла, испытывая неудобство, что сижу за его столом.

— Сиди, сиди, — удержал меня за плечи Глеб, насильно ввинтил обратно в кресло. Произнес задумчиво: — У ее совести, слава богу, круглосуточное дежурство.

Он вытянул за корешок лежавшую под бумагами историю болезни, полистал ее и, словно продолжая давно начатый разговор, сказал:

— Так что мы закончили обследование Гены Крылова. Вот здесь все необходимые данные. — Глеб почему-то вздохнул. — Я бы хотел поговорить с тем, кто хочет усыновить мальчишку.

Я почувствовала, как сердце бешено сорвалось с места и запрыгало, проделывая не меньше ста