Книга Йенни - Сигрид Унсет

– Это так понятно. И мы могли бы так приятно провести время. Но я вела себя непозволительно. Мне нездоровилось. Иногда я чувствую себя очень нехорошо, я не сплю, и нервы мои окончательно расстраиваются. Тогда я и работать не могу, и вообще превращаюсь в настоящую ведьму.

– Но, дорогая фрекен Ярманн!

– Да, сердце и нервы… А Йенни и Гуннар работают, все работают, кроме меня… Ну, а как идет ваша работа? Хорошо?… Надо вам сказать, что теперь я еще позирую для Йенни. Сегодня она освободила меня. О, она хитрая! Я уверена, что она заставляет меня позировать, чтобы я не оставалась одна и не предавалась унынию. А потом она вывозит меня за город. Она настоящая мать для меня.

– Вы, кажется, очень любите вашу подругу?

– Ну, еще бы! Она такая добрая, такая добрая… А я болезненная и избалованная. Со мной хорошо справляться умеет только Йенни. И потом, она такая умная, и талантливая, и энергичная. И красивая – разве она не прелестна, как вы находите? Видели бы вы ее волосы, когда они распущены! Если я бываю умницей и заслуживаю награды, мне разрешается расчесывать ее волосы, делать ей прическу… Ну, вот мы и пришли.

Они начали взбираться по совершенно темной каменной лестнице.

– Не приходите в отчаяние от этой лестницы, – утешала Франциска, – наша лестница еще хуже этой, вот вы сами увидите, когда придете к нам в гости. Надеюсь, вы скоро придете? Тогда мы подговорили бы всю нашу компанию и устроили бы хороший римский кутеж. В последний раз я испортила все удовольствие.

Она остановилась у двери на последней площадке и позвонила. Им отворила женщина с очень милым лицом и с симпатичной внешностью.

Она показала им маленькую комнату с двумя кроватями. Окно выходило на серый задний двор, на котором перед окнами было развешано для просушки белье. Но на балконах, выходивших также во двор, стояли цветы, а на крышах была устроена лоджия с террасами, украшенными зелеными растениями.

Франциска, не переставая, болтала с хозяйкой и в то же время осматривала печку, щупала матрац и вставляла замечания по-норвежски:

– Солнце светит сюда все утро… Когда вынесут отсюда лишнюю кровать, то места здесь будет вполне достаточно… Комната стоит 40 лир в месяц без освещения и без отопления, а кроме того, надо платить 2 лиры за «сервицио». Это недорого… Сказать, что вы оставляете ее за собой? Если хотите, вы можете переехать завтра утром… Ах, пожалуйста, не благодарите! Мне очень приятно быть вам хоть чем-нибудь полезной.

Они распрощались с хозяйкой и стали спускаться с лестницы.

– Лишь бы вы чувствовали себя здесь хорошо. Я знаю, что синьора Папи очень чистоплотная женщина.

– Ну, это уже хорошо. Ведь в Италии эта добродетель редко встречается.

– Я не сказала бы этого. По-моему, квартирные хозяйки у нас в Христиании ничуть не лучше. Когда мы жили с сестрой на улице Хольберга, мне случилось поставить под кровать пару новых лакированных туфель. Так они и остались там, потому что у меня никогда не хватало мужества взять их оттуда. Иногда я только издали заглядывала на них, – так, уверяю вас, они стояли себе там, словно два белых мохнатых барашка.

– Да, – ответил Хельге с улыбкой, – я совсем упустил из виду, что жил всегда у себя дома.

Франциска вдруг громко расхохоталась:

– Вы знаете, синьора подумала, что мы поселимся в этой комнате вдвоем. Дело в том, что я назвалась вашей кузиной… ну, она и поняла это должным образом. Кузина – это вызывает подозрение во всех странах!

Оба расхохотались. Немного спустя Франциска спросила:

– Вы не хотите пройтись немного? Мы могли бы, например, пойти на Понте-Молле. Вы были там? Вы не устанете идти так далеко? Назад мы можем вернуться в трамвае.

– Лучше скажите, можете ли вы идти так далеко? Ведь вы нехорошо чувствуете себя?

– Вот ходить-то для меня и полезно. «Пожалуйста, двигайтесь как можно больше», – говорит мне вечно Гуннар… Это Хегген.

Она болтала безостановочно и время от времени бросала на него быстрый взгляд, чтобы узнать, занимает ли его ее болтовня. Они пошли по новой дороге вдоль берега Тибра. Вода казалась совсем желтой среди зеленых берегов. Над темным лесом на Монте-Марио висели перламутровые облака, а среди вечнозеленых деревьев там и сям серыми пятнами выделялись каменные глыбы вилл.

Франциска поздоровалась с одним полицейским и сказала, поворачивая к Граму свое смеющееся лицо:

– Подумайте, ведь этот человек сватался ко мне! Я часто гуляла здесь и болтала с ним. И он сделал мне предложение. Сын владельца табачной лавки также делал мне предложение. Йенни ужасно бранила меня, – она уверяла, что я сама виновата в этом. Может быть, я и вправду виновата.

– По-видимому, фрекен Винге часто бранит вас. Она, должно быть, очень строгая мамаша?

– Йенни? Нет, строга только, когда это необходимо. Ах, если бы она раньше принялась за меня! – сказала она с глубоким вздохом. – Но, к сожалению, до сих пор никто не был ко мне строг.

Хельге Грам чувствовал себя очень легко и спокойно в обществе Франциски. В ней было что-то мягкое, женственное – в ее походке, голосе, в лице под широкополой мягкой шляпой. В сравнении с ней Йенни Винге казалась ему не особенно симпатичной. Она была слишком самоуверенна, глаза у нее были слишком светлые… и потом у нее был ужасный аппетит. Ческа же сказала ему, что бывают дни, когда она почти ничего не ест.

Как бы продолжая вслух свои мысли, он вдруг сказал:

– Должно быть, фрекен Винге принадлежит к числу тех молодых девушек, которые никогда не теряют уверенности в себе.

– О, в этом не может быть сомнения. Характер у нее есть. Вот посудите сами. Она с юных лет любила живопись. А ей пришлось стать учительницей. Ах, как ей тяжело жилось! Да, теперь этого по ней не видно. Она такая сильная, она сейчас же оправляется. Но когда я впервые встретилась с ней в рисовальной школе, то была поражена ее замкнутостью. Гуннар говорит, что она как бы забралась в раковину. Там мне так и не удалось сойтись с ней. Я познакомилась с ней ближе только здесь. Мать ее во второй раз вдовеет… ее зовут фру Бернер… у нее еще трое маленьких детей от второго мужа. И, подумайте, все они ютились в двух маленьких комнатках. Йенни спала в крошечной каморке для прислуги, она выполняла всю домашнюю работу, в то же время училась и помогала матери, чем только могла. Прислуги у них не было. Йенни была так одинока, у нее не было ни друзей, ни знакомых. Она привыкла в неудаче замыкаться в себе, но зато, когда счастье улыбается ей, она широко раскрывает свои объятия для всех, кто может нуждаться в ее помощи.

У Франциски разгорелись щеки, и она посмотрела на Хельге широко раскрытыми глазами:

– Вы знаете, что говорит Йенни? Она говорит, что во всяком несчастье, которое обрушивается на человека, виноват он сам. И если человеку не удается воспитывать свою волю так, что он является господином своего настроения, то лучше всего ему застрелиться. Так говорит Йенни.