Книга Вера, Надежда, Любовь - Николай Михайлович Ершов

подстанции Лешке было необходимо. Ему надо было поглядеть — подвесили на мачтах высоковольтные изоляторы или нет?

Оказалось, не подвесили. Изоляторы, эти красивые и дорогие вещи, лежали тут же, полузанесенные снегом с грязью. Лешка проникся к прорабу презрением. Ругаться да палкой гонять — это он умеет. Прораб называется: до сих пор изоляторы в снегу.

— Степан, я шов сварил, — неожиданно вспомнил Лешка.

Он забежал вперед, чтобы видеть, как Степан удивится. Степан тактично удивился:

— Да ну?

— Я сначала не умел. А дядя Ваня показал…

Узкоколейный паровозик-кукушка обогнал их. На хвостовой вагонетке, пользуясь даровым транспортом, стояло человек восемь.

— Здоров, космонавт! — махнули Лешке.

— Дядя Гриша, я шов сварил!

— Сварил? Ну и ешь на здоровье!

На вагонетке смеялись, но это было совсем не обидно, потому что весна-то кругом, весна какая! Влез бы куда-нибудь повыше и принялся бы орать — так просто, абракадабру какую-нибудь, без всякого смысла. Ручьи уже пробивали пути среди битого кирпича и всяческого строительного мусора. Маленькие проталины уже являлись вблизи железных балок, вокруг случайной скобы или гайки, оброненной в снегу. А на пригорках с солнечной стороны земля уже чуть парила. Людей вокруг было не больше, чем во всякий иной день, но отчего-то казалось, будто их больше. И будто бы всем им надоело строить этот лесохимический комбинат. Они как бы сказали себе: «Ну его, этот комбинат!» И все, как один человек, ударились в легкомыслие.

Одному Степану было не до весны. На парткоме Степан высказал идею начать бетонные работы, не дожидаясь окончания земляных. Начали. И, конечно же, на четвертый день должен был выйти из строя самый большой экскаватор. Раньше он выйти из строя не мог. Черт бы его побрал совсем, этот экскаватор вместе с теми, кто его делал. А бетонщики — им что? Знай прут. Через неделю начнут наступать на пятки.

— Ты знаешь, бетонщики прут, — сказал Степан жене. — Скоро начнут наступать на пятки.

Надежда отрицательно покачала головой, как бы спрашивая: «Ничего не выходит?» Степан сделал жест: «Ничего не выходит».

— Две шестерни полетели, — добавил он. — Взять негде.

— Ну все. Теперь ты пропал! — поддакнула она нарочито.

Надежде хотелось добавить, что так, мол, ему, Степану, и надо. Наперед будет осторожнее. «Предложил этот свой непрерывный цикл и сам же его провалил», — вот что ему теперь скажут.

— Теперь ты пропал, — повторила Надежда с удовлетворением, будто в этом была ее цель. Улыбалась она очень тихо.

У Степана колыхнулось внутри, и он услышал, как остро пахнет талой водой, как радостно воскликнул где-то поблизости паровоз. День сиял.

Перед тем как поцеловать жену, Степан предусмотрительно оглянулся.

Лешка стоял рядом и все понимал.

— Вместо себя ты его к Любе не посылай, — сказал Степан. — Не надо. Сама сходи.

Лешка великодушно отвернулся.

А Степан подумал с невольным стыдом, что на всех его не хватает. Про Лешку он забывает, про Любу он забывает… «Нехорошо», — подумал Степан. Этой самокритичной мыслью он себя успокоил.

От поцелуя Надежда тихонько ахнула. И опять Степан признался, что нужна ему только она одна. Как же другие-то люди — видят ее каждый день, и ничего… Что же они, слепые? Не может этого быть!

VI. ВИД С ОБРЫВА

1

У постели Иванихи сидел отец Александр. Тканная золотом епитрахиль была на нем поверх рясы, рядом, на столе, лежали крест и евангелие.

— А еще, батюшка, утаила я деньги, что накопила для пожертвования. Дров хотела купить. Хоть потом и отдала я деньги-то… До копеечки отдала все, устыдясь перед господом. А все же грех тяжелит.

Священник кивал, как бы отмечая в памяти каждый грех или ведя им счет. Он глядел в окно. То ли было у него ожидание какое, то ли тут, в доме, не на что было глядеть… Изредка, когда он поднимал глаза, Иваниха успевала заметить в них тайную звездочку: горечь и боль ума.

— Возноси молитвы, и простятся тебе прегрешения. Сколько денег-то? Кому отдала?

— Сидору — как же! Тридцать пять рублей…

— Пьяница он, Сидор. Может пропить. Что еще?

— Божьи деньги пропить?

Иваниха приподнялась, но силы изменили ей. Священник терпеливо дождался, пока она отдышится.

— Что еще? — повторил он, рассматривая щели в полу.

— Надумала, батюшка, пешком иттить — в Лавру. Вот как поправлюсь. Любу с собой возьму…

Священник глянул в окно, никого не увидел там и прикрыл глаза.

— Деньги в церковь больше не носи. Дров купи.

— Так, так… — с готовностью закивала Иваниха. — Как же так — «не носи»?

— Я за тебя помолюсь, бог простит. А дров купи.

Он знал: будет так, как он скажет. От власти своей было ему скучно. Власть скучна бывает — это знают многие.

— Старшая дочь — она что же, совсем редко приходит?

— Отрезанный ломоть!

— Редко, значит… Ну, а Люба в Лавру пойдет ли?

— Поведу!

Священник глянул на Иваниху строго.

— Пусть дети живут, как сами хотят.

— Батюшка! — спохватилась Иваниха. — Да нешто я их неволю?

Хлопнула калитка. Священник быстро встал и только после того глянул в окно. Оказалось, пришла из школы Люба — только и всего.

Сесть опять отец Александр счел для себя ненужным. Он наспех перекрестил Иваниху, сказав про ее грехи непременное «прощаю и отпускаю». Затем без суеты, но поспешно, однако, он снял епитрахиль, свернул и положил ее в саквояж — все спешно. Поддавшись невольно этому внезапному беспокойству, Иваниха сама, без подношения, торопливо поцеловала крест, евангелие и, как бы помогая священнику, положила святые предметы туда же — в его саквояж.

— Спасибо, батюшка, что пришли. Дай вам бог…

Они опять встретились на крыльце — отец Александр и Люба.

— Сплавную будку знаешь? За огородами. Приходи туда. Сейчас приходи.

И ушел.

«Что же это такое? — думала Люба. — Он ее зовет…» Вдруг, как ее ветер подхватил, Люба влетела в комнату.

— Мама! Платье в горошек! А-а, вот оно!

— Ты куда? — спросила мать.

Люба не ответила. Переменив платье, она схватила пальто в охапку, и в ту же минуту хлопнула дверь. Иваниха приподнялась глянуть в окно — что стало с дочерью? Мать ее не увидела. Только еще хлопала, никак не могла успокоиться, калитка.

2

Дощатая будка с железной бочкой, приспособленной под печь, стояла на крутом обрыве к реке. Будкой пользовались во время лесосплава — здесь был наблюдательный пост. С высоты открывался вид на излучину реки (гибельное место для сплавщиков), на новый город в Заречье и на дальние леса.

Отец Александр сидел у самого обрыва на стопке кирпичей. Люба увидела его еще издали. Ее несло сюда торжество: «На свидание! На свидание!» До чего же все переменчиво —