Книга Пророчества книги Даниила: происхождение, история экзегетики, толкование. Царство святых Всевышнего и мировая история - Игорь Александрович Бессонов

данном случае нас, в первую очередь, будут интересовать толкования содержащихся в Библии пророческих и апокалиптических текстов, традиционно вызывающих как наибольший интерес у читателей, так и наибольшие сложности у толкователей.

Классические пророческие тексты Ветхого Завета в эпоху своего создания не требовали специального толкования – их смысл был хорошо понятен современникам, которым и был адресован. Однако канонизация пророческих книг в составе библейского канона радикального изменила ситуацию – пророческие сочинения превратились в тексты, адресованные общине верующих на протяжении всей ее истории. Первоначальные смыслы пророческих книг забывались или теряли актуальность, но сами книги продолжали читаться и восприниматься как Священное Писание. В результате начинается процесс возникновения особого жанра толкований пророческих книг, авторы которых стремились понять заключенный в них смысл. Зачастую это происходило с помощью достаточно прямолинейной актуализации – толкователи стремились связать указанные тексты со своей эпохой и увидеть в древних пророческих текстах современные им реалии.

Древнейший пример подобного подхода к толкованию Библии мы находим в свитках Кумранской общины, создавшей первые в мировой истории последовательные комментарии библейских книг[54]. Их наиболее ярким примером является толкование книги пророка Аввакума, в котором предсказанные в ней события переосмысливаются и связываются с современной авторам комментария исторической ситуацией и жизнью кумранской общины. В науке кумранские толкования получили название «пешер» (רשפ), буквально «толкование», «интерпретация». Общий принцип кумранской экзегетики можно уяснить из весьма знаменательной фразы, содержащейся в комментарии на книгу Аввакума: «И велел Бог Хаваккуку записать то, что произойдет {с} последним поколением, но (тайну) срока исполнения он не возв[е]стил ему. А относительно того, что Он сказал: “Чтобы читающий бегло прочитал” (2:2), – имеется в виду Учитель праведности, которому Бог поведал все тайны слов Его пророков-рабов»[55]. Таким образом, кумраниты полагали, что истинное значение пророчеств было непонятно даже самим пророкам и должно было быть открыто только членам общины. Библейские пророчества понимались ими как загадочные божественные послания, смысл которых станет ясен только во времена их исполнения благодаря «богодухновенному экзегесису» лидера общины – Учителя Праведности. Вопрос происхождения манеры комментирования, характерной для Кумрана, давно вызывает интерес исследователей. В качестве возможных источников кумранской традиции комментирования они называют как месопотамскую и египетскую традицию толкования снов и знамений, так и эллинистическую традицию комментирования древнегреческой классики[56]. Судя по всему, центральная для пешеров идея тайны, заключенной в божественном послании свыше, имеет древневосточное происхождение, в то время как форма комментария к классическому тексту может быть результатом эллинистического влияния[57]. Примечательно, что более ранняя стадия эволюции традиции, позднее отразившейся в кумранских комментариях, вероятно может быть усмотрена в книге Даниила[58]. В приведенных в ней толкованиях снов фигурирует арамейский термин רשפ (Дан 2, 36), являющийся точным арамейским соответствием еврейского наименования кумранских комментариев (пешер). В связи с этим довольно примечательной выглядит связь кумранского пешера с месопотамской традицией комментирования снов и знамений, по-видимому, унаследованной Кумраном через круги, из которых вышли книга Даниила и сочинения, связанные с именем Еноха. Кумранские толкования библейских пророческих текстов вероятно имеют своим прообразом месопотамские толкования снов и знамений, которые в еврейской среде стали восприниматься как толкования посланий свыше, имеющих апокалиптический смысл. Примечательно, что структуру, близкую к кумранским комментариям, мы находим уже в самой книге Даниила. Так, Даниил каждый раз приходит в недоумение относительно значения своих видений, и их смысл объясняется ему только angelus interpres, выступающим в роли богодухновенного толкователя, которому в Свитках Мертвого Моря аналогичен Учитель Праведности.

Следующие примеры интерпретации, близкой по своему характеру к кумранской, мы находим в Новом Завете. Они особенно характерны для Евангелия от Матфея, где автор постоянно говорит об исполнении пророчеств, осуществленном Иисусом Христом (Мф 1, 23, Мф 2, 15, Мф 2, 23). Параллели между экзегетическим методом Матфея и Кумранской общины уже давно обратили на себя внимание исследователей[59]. Не вдаваясь в обсуждение научной полемики относительно возможной связи между манерой комментирования, характерной для кумранитов и матфеевской общины, мы хотим, в первую очередь, обратить внимание на то, что оба движения полагали, что действуют во времена начала эсхатологического Избавления, и состояли из евреев, высоко ставящих авторитет пророческих книг. В результате их библейская экзегеза в первую очередь сосредотачивалась на толковании пророчеств, которые ставились в соответствие с событиями, актуальными для членов этой религиозной общины. В Евангелии от Матфея основное внимание уделяется библейским пророчествам, призванным доказать мессианское достоинство Иисуса Христа. Примечательно, что автор нередко связывает с этой темой библейские пророчества, первоначально не имевшие мессианского смысла, равно как и приводит легендарные повествования, близкие по своему характеру к агадическим мидрашам.

Однако подобный подход довольно рано встретил возражения тех комментаторов, которые стремились понять историческую ситуацию автора и реконструировать оригинальный смысл пророческого текста, подойдя к нему с позиций, близких к современному историческому подходу. В христианской экзегетике подобный подход был принят представителями Антиохийской богословской школы, по мнению которых первостепенное значение должен иметь анализ буквального, исторического смысла библейского текста. В результате число возможных ветхозаветных пророчеств о Христе заметно сокращалось: так, Феодор Мопсуетский находил в Псалтири только четыре псалма, указывающих на Иисуса Христа (2, 8, 44, 109)[60]. Тем не менее антиохийцы не могли отказаться от многих толкований ветхозаветных пророчеств, связывающих их исполнение с евангельскими событиями хотя бы по той причине, что они уже были освящены христианской традицией. В результате возникала ситуация, когда антиохийским экзегетам приходилось констатировать, что пророчество имеет два смысла, один из которых относится к событиям Ветхого, а другой – Нового Завета. Так, явление Сына Человеческого в Дан 7 понималось Ефремом Сирином одновременно как указание на победу иудеев над Антиохом Епифаном и как указание на воскресение и вознесение Иисуса Христа. Проблема соотношения ветхозаветных и новозаветных исполнений библейских пророчеств зачастую решалась антиохийскими экзегетами с помощью типологии – соотнесения новозаветных событий и лиц с ветхозаветными, выступающими в качестве их «прообразов». Теоретическое обоснование применения подобного подхода к библейским пророчествам мы находим у известного экзегета антиохийской школы Диодора Тарсийского. По его мысли, «пророки, предвозвещая события, свои речи приспосабливали и к временам, в которые они их произносили, и к последующим временам. При этом оказывается, что о настоящих обстоятельствах времени говорится гиперболически, а по отношению к исполнению пророчеств – вполне подходящим и соответствующим образом»[61]. Руководствуясь этим принципом, антиохийские экзегеты выделяли в ветхозаветных пророчествах два значения – одно относящееся к библейской истории и актуальное для современников пророка, и другое, относящееся к новозаветным событиям.

Антиохийская концепция получила развитие в средневековой экзегетике, пытавшейся встроить подобные случаи в общую система