Книга Полубоги - Джеймс Стивенс

глаза встречных, с кем останавливалась рядом. Ни один мужчина ничего ей допрежь не сказал, не считая грубых шуточек, как с ребенком, однако ни единая женщина в ее присутствии не умела говорить ни о чем ином, и восклицаньями этими перемежались любые беседы.

Боготворили ее многие женщины, ибо у физической прелести одного с ними пола они в безоговорочном рабстве. Мужчину за красоту полюбят они, а женщину станут обожать как неповторимость, как нечто едва ль не прекрасней того, что вообще может быть правдой, как нечто, способное исчезнуть, пока взираешь. Пригожесть они понимали, нравилась она им или отталкивала, а вот красоту чтили как черту мужскую — как раса, издревле увязшая в рабстве, как тот, кто едва ль не с отчаянием ищет спасителя, так и женское сознание простирается пред женской красою, как пред мессией, кто поведет к бессознательным страшным устремленьям, какие и есть цель женства. Однако — ив этом единственная защита человечества от такого развития событий, — пусть женщины и боготворят красивую женщину, красоте нет дела до них: она принимает эту дань — и бежит ее, как бегут сокрушительной скуки; она широчайший мах маятника и вынуждена спешить с окраины в сердцевину на бешеной скорости, словно изгой, завидевший издали дым родного дома и священную крышу его.

Есть укрепляющее влияние, непримиримые между собою жажда и устремленье — жажда всякой женщины стать женою дурака и стремленье стать матерью гения, однако требуют они гения, это отдушина их и оправдание прыжка по касательной, какой они уже предприняли.

Там они обнаруживают Бесполое. Всегда ль рождаться Гению из утробы неоплодотворенной или же само-оплодотворенной? Одиночные Мессии — презревшие отцовство — заявлявшие, что ни много ни мало Космос отец им, забравшие у матери-одиночки способность к беспредельному страданию и беспредельной любви, отколь взяли вы грубый мужской разум, прямолинейность, всю вашу крепость отваги и чувство самости, какие сделали из ваших душ поле брани, а из памяти вашей — ужас, дабы утопить любовь в потоках зверского красного! Заблудшие и осмеянные! Ни единый гений не возник из вас, кроме Гениев Войны и Разрухи, этих насупленных главарей, что крушили наши виноградники и чернили поколения наши факелами своего себялюбия.

Для женщины красота есть энергия, и они с радостью примут ее от своего же пола — ту самую, какую так долго принимали от мужчины. Женщины экономны: муравьи и пчелы не столь изумительно рачительны, как женщины, и, как у муравьев и пчел, соответствующей неумеренностью в них остается лишь любоваться. Они запасаются едой и детьми, а когда и то, и другое обеспечено, их отношение к окрестной жизни сокрушительно. Станут они украшать себя за счет всего сотворенного и через несколько лет падут под бременем изобильной жизни — вид, над совершенством которого природа трудилась многие мучительные века. Они украшают себя, и слишком часто это украшение есть главное проявленье скуки. От мира устали они, от влеченья устали, не знают, чего хотят, — однако хотят они власти, чтобы вновь править эволюцией, как когда-то давно; кровь их помнит древнее величие, они стремятся вновь стать царицами, держать скипетр жизни в жестоких руках, разбить отливку, что стала слишком жесткой для свободы, воссоздать хаос, кой есть утроба, и то, что они зачинают, утроба и есть, — и создать в ней красоту, и свободу, и власть. Но царь, которого усадили они на трон, помудрел, глядя на них, он их кость, чудовищно отделенная, чудовищно уполномоченная; он применяет жестокость их, их свирепость как свои армии против них, а потому битва неминуема, и звезды восстания и пророчества способны вспыхнуть лихими деяньями.

Мэри, ради которой женщины были готовы на все, целиком и полностью желала заставить мужчин покориться ее воле, а потому, едва ль не вопреки ее ожиданиям, они покорялись, а она любила их и ради их удобства или даже каприза всею собою жертвовать готова была более чем. Таков жил в ней материнский дух, который, блюдя послушание детей своих, вынужден в самой благодарности своей становиться их рабом, ибо женщина превыше всего алчет власти и превыше всего неспособна употребить ее, когда заполучает. Если б власть эту дали ей неохотно, она б применяла ее безжалостно, а дай ей по-доброму, она по самой природе своей откажется от главенства и станет жить припеваючи, однако власть ей должна быть дадена.

Глава XII

Может удивить, что имена у ангелов были ирландские, однако больше восьми веков назад один знаменитый святой уведомил весь белый свет, что язык, на каком говорят на небесах, — гэльский, и, надо полагать, сведениями на сей счет располагал. Сам он ирландцем не был и никаких причин превозносить Фодлу[12] над другими земными народами у него не имелось, а значит, его заявление можно принять как есть, особенно с учетом того, что никакой другой святой его не опроверг и любая ирландская личность готова этому заявлению доверять.

А еще в древние времена считалось — и верованье это было повсеместным, — что вход в рай, ад и чистилище разверзается на Острове святых[13] и пусть это не доказано, оно же и не опровергнуто, а к тому же поддерживает теорию об ирландском как о небесном языке. Более того, гэльский язык — красивейший и выразительнейший способ изъясняться на всем белом свете, а потому в поддержку этой теории можно привлечь эстетические и практические резоны, возникни какая опасность, грозящая ей от филологов с заморскими корыстями.

Звали ангелов Фúнан, Кéлтия и Арт.

Финан — старший ангел, Келтия — тот, что с короткой угольно-черной бородой, а Арт — самый юный в троице, и был он прекрасен, как тот рассвет, прекрасней какого нет ничего.

Финан в своих краях был архангелом, Келтия — серафимом, а Арт — херувимом. Архангел — советник и хранитель, серафим — собиратель знания, а херувим — собиратель любви. Таковы были их звания на небесах.

Финан был мудр, ребячлив и добр, и у него было неповторимое и очень приятное сходство с осликом, что влек вперед их повозку.

Келтия был темновлас и решителен, и, если 6 покороче обстричь ему бороду ножницами, чтоб получилось как у Патси Мак Канна, стал бы похож Келтия на Патси Мак Канна так близко, как походит один человек на другого.

Арт тоже был черняв, а также юн, стремителен и пригож. Если глянуть на него праздно, можно было б сказать, что, кабы не чернявость, получился бы брат Мэри Мак Канн и родились они одним рожденьем — да