Книга Саморазвитие по Толстому - Вив Гроскоп

в этой стране вскоре после распада Советского Союза. Алексиевич объясняет это тем, что для многих людей жизнь стала слишком неопределенной и непонятной и они просто не могли этого больше выносить. Многие оказались в ловушке коммунистического проекта и ощущали падение этой идеологии как личную трагедию. Маша плохо сочеталась с этим образом мыслей. Она была красивой девушкой с пышными формами и настолько кукольным лицом, что оно казалось почти комичным. У нее были пухлые розовые щеки, которые делали ее похожей на матрешку, и темно-русые пышные кудрявые волосы. Она была веселой, дружелюбной, милой и невинной. Мне до сих пор трудно поверить, что ее самоубийство было преднамеренным поступком, а не своего рода криком о помощи.

Тем утром, когда я услышала приглушенный стук в дверь, у меня не было никакого желания вставать и идти мыться, если это можно было так назвать, в тесном помещении с тараканами. Плитка в этой душевой отваливалась от стен. Душ приходилось принимать в окружении перемешанных с советской штукатуркой насекомых, а в щелях завывал ветер. На улице было страшно холодно. Такой сухой, кусачий мороз, к которому невозможно привыкнуть даже в Петербурге. Еще я не понимала, что надеть: у меня не было черной одежды — главное, черной верхней одежды. Из верхней одежды у меня была только одна куртка, совершенно не подходящая ни для каких ситуаций и уж точно неуместная на похоронах. Это была стариковская кожаная куртка с подкладкой из овечьей шкуры. Я купила ее в секонд-хенде, думая, что выгляжу в ней как героиня фильма «Квадрофения» [15]. На самом деле я выглядела в ней как персонаж «Арчеров» [16]. Она точно не была предназначена для похорон в России при температуре –10. За мной приехали трое русских друзей (потому что мой уровень владения русским не позволил бы мне сесть в нужный поезд метро). Они осмотрели мою кожаную куртку с любопытством и жалостью.

— У тебя есть косметика? — внезапно спросил один из них. — Возьми с собой.

Он пробормотал что-то о «девушках», но я не поняла. Было очень рано, двое из них плакали, и я не хотела задавать вопросы и просто сунула косметичку в сумку.

Для меня та поездка была самой долгой в России на тот момент. Мы доехали до конечной станции метро и сели на электричку. Я вообще не понимала, где мы: север, юг, восток, запад? Помню, что была шокирована поведением парней, своих друзей, когда они курили в метро. Я всячески жестикулировала и выражала свое неодобрение. Вообще-то за это легко могли арестовать или по крайней мере привязаться, задержать и так далее — мне казалось, что это не самая хорошая перспектива для людей, едущих на похороны. Но парни пожимали плечами и смотрели на меня с упреком, как будто говоря: «Мы едем на похороны нашей подруги, которая покончила с собой. В такой ситуации никто не будет возражать против курения в вагоне метро». Но я не составила им компанию, а сидела молча, всем своим видом выражая порицание, и смотрела на надпись «Не прислоняться» на дверях, что означает «Не опирайтесь на стекло», но для любого изучающего русский язык звучит как «Не оставляйте отпечатки слонов». Слово «слон» означает известное животное, а также фигурирует в глаголе «слоняться», который означает «ходить как слон туда-сюда», в общем, «опираться» похоже на «прислоняться», если использовать руку вместо хобота. Примерно такие мысли занимали меня в пути, пока я старалась не думать о том, что же случилось с Машей.

Когда мы добрались до места, вид напоминал пейзаж из «Доктора Живаго»: пустоши на много миль вокруг — и ничего больше. Перед нами было кладбище и несколько разваливающихся фабричных зданий. Если бы я знала, что произойдет в этот день, я бы, наверное, никуда не поехала. Весь день мне приходилось делать такое выражение лица, как будто все в порядке, хотя на самом деле я была глубоко шокирована. Какое-то время мы постояли в очереди в одно из зданий; я не понимала, что мы здесь делаем и что это за здание, пока кто-то не произнес слово «морг» (которое так же звучит по-английски). Я покрылась мурашками. Пока мы стояли в очереди, ко мне подошли какие-то незнакомые девушки. Они явно были Машиными подругами, но не из нашей компании. Все они были сильно накрашены. Одна из них, блондинка, спросила: «Это ты иностранка? Випуля?»

— Да, я Випуля.

— Ты принесла косметику?

— Да.

— Можно одолжить?

— Э-э, ну да.

Я протянула косметичку. Пауза. Девушка опустила глаза.

— Это для Маши.

Я наконец поняла. Они хотели накрасить Машино лицо западной косметикой — в качестве последней почести. Теперь я понимала, почему все хотели, чтобы я поехала. Я отдала пудру Clinique, которую не собиралась больше использовать.

После часа ожидания на улице, на таком морозе, от которого замерзают волоски в носу, нас запустили в морг, где было не сильно теплее физически, а психологически эффект был совершенно леденящим. К моему ужасу (который я изо всех сил старалась скрыть — остальные вели себя так, как будто в этом месте не было ничего особенного), повсюду были разложены трупы: одни лежали на столах, другие восседали на стульях. Трупов было, наверное, пятнадцать или двадцать, в основном пожилые мужчины, чей неопрятный вид наводил на мысли об ужасной смерти бездомного алкоголика. Лицо одного из них было искажено жуткой гримасой.

Я испытала что-то вроде облегчения, когда увидела Машу, которая выглядела как Маша, со спокойным, безмятежным лицом и розовыми от недавно наложенных румян щеками. Я очень старалась не показывать тот ужас, который вызвало во мне белое кружевное свадебное платье, в которое была одета Маша. «Невеста Христа», — прошептала одна из девушек. Мы должны были по очереди подходить, наклоняться и целовать Машу. Я, конечно, только сделала вид. К этому моменту я уже понимала, что нахожусь в совершенно чужом мне мире, и само мое присутствие в этой чужой мне стране, среди этих чужих мне друзей стало окончательно неуместным.

Следующие несколько часов прошли как в тумане. Но худшие моменты я помню ярко и отчетливо. Бесконечно долгий путь к могиле — самоубийц нельзя хоронить на основном кладбище. Машина мама, чуть не бросающаяся в могилу с криком «Мой котеночек!» под плач и причитания остальных женщин. Мысль о том, что лучше бы мне не знать русский язык достаточно хорошо, чтобы понимать, что она кричит