Книга Пленники - Гарегин Севиевич Севунц

оборвал себя. Эти далекие, грозные тучи почему-то напомнили ему о том, что где-то в мире существует его село около озера, и он подумал, что никто там не знает о его судьбе, а он, Оник, мучается здесь, в лагере военнопленных, и даже не верит, что съест еще когда-нибудь кусок черного хлеба… Перед затуманенным взором Оника проплыли знакомые тропинки, родной дом, родные лица — матери, бабушки, соседки Ареват…

Сегодня пекут хлеб. Женщины собрались в комнате, где жарко трещит огонь, все уселись вокруг тонира.

Бабушка нарезала из теста колобки. Ареват раскатывает их скалкой. А мать пришлепывает липкие лепешки к стенке тонира и следит, чтоб они не подгорели. Вот она вынимает готовые лаваши, передает сестре Астхик, а та складывает их. Когда пекли хлеб, в доме всегда царило радостное оживление. Приятный, возбуждающий аромат свеже-испеченного хлеба распространялся по всему двору, по улице, по селу и, казалось, по всему миру…

Потянул ветер, и Оник явственно почувствовал запах лаваша. «Неужели я схожу с ума?» Голод перехватывал горло, глаза застилало туманной пеленой.

Неожиданно Великанов привел в себя Оника.

— Ну, так как же все-таки справились с блохами в вашей деревне? — спросил он.

— Очень просто! Купили в городе порошок ДДТ, и все. Теперь, пожалуй, во всем нашем районе не найдешь ни одной блохи. Черт возьми! А еще говорят, Германия — культурная страна. Вот бы где показать ей свою культуру: нам ведь хватило бы всего несколько килограммов ДДТ…

Состояние Тонояна с каждым днем становилось хуже и хуже. Тщетно друзья пытались вылечить его своими средствами — ничего не помогало. Это был тиф.

Тоноян был в сознании, когда приказали отправить его в «тифозное отделение». Едва разжимая спекшиеся губы, он с ужасом спрашивал:

— Вы меня отправляете туда?.. Зачем вы меня туда ведете? Я ведь не болен… Я не хочу умирать!..

Гарник молчал. Великанов смотрел куда-то в сторону.

Только Оник пытался поддержать Бориса:

— Возьми себя в руки, друг. Один раз ты уж ушел от смерти, попытайся и теперь…

Но как, как попытаться? Что сделать, чтобы спастись?

В «здоровой» половине лагеря пленные, которые могли ходить, помогали больным — укрывая их тряпьем, поили. А там — в страшной тифозной тюрьме — все были в таком состоянии, что не могли даже словом поддержать умирающего соседа.

Это понимали все, понимал и Оник. Но он сам боролся и старался подбадривать других до конца.

Это было похоже на похороны. Живого человека несли, как покойника. В страшной похоронной процессии, — без оркестра, без венков, — участвовало всего три человека: Гарник, Великанов, Оник. Гарник нес фляжку живого мертвеца. Сгорая в тифозном жару, Тоноян просил только воды, воды, воды…

Прощаясь, Гарник сунул фляжку в руки Бориса.

— Держи, друг, там вода…

Тоноян тут же выронил фляжку. Ему уже было все равно. Товарищи уже не могли его утешить. Потерял дар слова даже вечно философствовавший Оник. Много тяжелых минут пережил он, но эта была, пожалуй, самой тяжелой… Трудно было примириться с мыслью, что жизнь Бориса пришла к концу так быстро и так бессмысленно.

«И нас, быть может, ждет такой конец, — думал каждый про себя. — Нас тоже поволокут за ворота, и никто не узнает, где кто похоронен…».

Передав Тонояна в «отделение тифозных», Гарник отправился бродить по лагерю. Он часто проделывал такую прогулку, подходил к той или иной группе пленных, лежавших на земле, внимательно рассматривал каждого, как бы выискивал кого-то и не находил. Возвращался он к друзьям еще более мрачным и усталым.

И сегодня было так же. Оник, покосившись на него, сказал:

— Все же, друзья, еще не все кончено. Хоть и на вышках поставили прожекторы… третью линию проволочных заграждений проводят вокруг лагеря… А я считаю, что мы должны идти навстречу жизни.

Великанов не понял.

— Хм!.. Загробной, что ли? — раздраженно буркнул он.

— Почему загробной? Нашей земной жизни. Чем меньше остается у нас надежд, тем решительнее мы должны бороться за нее. Если гора не идет к Магомету…

Гарник недоумевал. Он тоже не понимал Оника. Можно предаваться любым мечтаниям, — например, покончить с этими лагерями и даже войной. Но что толку?

— Значит, ты, сидя тут за проволокой, решил идти навстречу жизни? — съязвил Гарник.

— Да! Все же это лучше, чем без толку мерять лагерь, как это делаешь ты. Хотел бы я знать, что ты ищешь тут?

Гарник достал из-за пазухи большой кованый гвоздь.

— Вот что я нашел. Теперь я хочу подстеречь подлеца Бакенбарда и вбить ему в сердце вот эту штуку. Все равно впереди смерть.

Оник взял гвоздь из рук Гарника и принялся разглядывать его с таким интересом, будто впервые видел в жизни.

— Послушай, где ты его взял?

— Нашел там, у сарая. А что? Обыкновенный гвоздь.

— Нет, необыкновенный, друг. Во-первых, его изготовил сельский кузнец, не предполагая, что кто-то вздумает убивать им человека. А во-вторых, этот гвоздь может принести нам спасение. Ясно? Понял, Иван? Раз Оник это говорит, значит…

На минуту он призадумался, посмотрел в глаза товарищам и повторил:

— Этот гвоздь может нас спасти, если только мы сами этого захотим.

Великанов и Гарник настороженно ждали, что скажет Оник дальше.

— Вот что я думаю, — шепотом проговорил он, хотя поблизости никого не было. — Гвоздем этим мы можем вырыть под колючей проволокой проход.

Великанов, осторожно оглянувшись, заметил:

— Пристрелят! Ночью ограда освещается прожекторами, а днем — нечего и думать.

— Все это так, — лихорадочно зашептал Оник. — Но от этой вышки — видите ее? — на проволоку падает тень. Вот тут и надо рыть проход. Ширина заграждения три метра. На каждого по метру. Земля рыхлая, мы прокопаем ход за ночь.

— Верно! — сразу согласился Гарник.

— А если заметят? — с сомнением проговорил Великанов.

— Расчет простой, друг. Заметят — смерть. Останемся здесь — тоже смерть. Видишь, сколько нашего брата увозят каждый день на свалку? Если так пойдет дальше, через месяц никого не останется в живых. Одно спасенье — в бегстве. По крайней мере все решится сразу. А удастся побег — пойдем от села к селу, доберемся до фронта, перейдем его и присоединимся к нашим.

Глаза Великанова загорелись. Ему уже представилась та минута, когда они, перейдя передний рубеж, выходят к своим. Неужели такой миг настанет? Только бы перешагнуть линию фронта!.. Но прежде надо перейти через три ряда проволоки… А это нелегкая задача. Многие пытались бежать — их трупы остались висеть на проволоке. Не было смысла повторять эти безумные попытки. Поэтому и заколебался Великанов, выслушав Оника. Но Оник не предлагал