Книга Горькая истина. Записки и очерки - Леонид Николаевич Кутуков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через короткий промежуток времени они вновь бросаются на плац, но нашим губительным огнем опять рассеиваются, а затем подбирают убитых и раненых. По-видимому, эти рабочие, окопавшиеся на заводах, не имели никакого представления о силе ружейного огня.
После еще одной попытки они отказались от мысли завладеть Собранием и больше не показывались.
Нам стало известным, что они собираются вернуться утром с орудием и выбить нас картечью. Уже темнело. Я пошел к телефону.
Он действовал. Я позвонил домой и сообщил моим родителям в каком безвыходном положении я нахожусь, сказав им, что постараюсь, как можно скорее попасть домой.
Всё, как будто, успокоилось. Мы продолжали сидеть в Собрании и не знали, что делать. Телефон полка в это время уже был выключен из городской сети. Полковник Михайличенко, находящийся в Штабе Округа, позвонил в квартиру генерала Михельсона[62], расположенную в офицерском флигеле над Собранием, с просьбой передать распоряжение Штаба Округа прекратить сопротивление. Генерал Михельсон спустился в квартиру полковника Яковлева, что рядом с Собранием, и передал приказ.
Полковник Яковлев собрал нас в библиотеке. Это были незабываемые минуты. Какой-то кошмар, страшное, давящее несчастье.
— Господа, — сказал он нам, — я получил достоверные сведения, что все Запасные батальоны Гвардии взбунтовались; город в руках бунтовщиков; держится только Лейб-гвардии Гренадерский Запасной батальон. Кто хочет, постарайтесь прорваться к ним[63].
Все мы Прапорщики стояли на вытяжку. Некоторые офицеры, уже давно служащие в полку, плакали. Чувствовалось, что совершилось что-то непоправимое. Разные мысли мелькали в голове: взбунтовавшийся батальон, позор, военный Суд, унижение, разжалование, а главное позор, позор, позор…
Мы даже не знали, не осквернена ли церковь, не надругалась ли чернь над нашими знаменами и над могилами наших боевых товарищей.
Но слово «революция» никому в голову не приходило. Просто дикий бунт и больше ничего. Ведь произошло это только в Петрограде. Наверное, кто-то, кому это полагается, уже действует, чтобы локализировать бунт и верными частями подавить его.
Наступил вечер. Всё стихло. На плацу свободно расхаживают солдаты и новобранцы, еще в вольной одежде. Подхожу к разбитому окну. Увидев меня, кто-то сказал в темноте:
— А здорово били.
Они уже почувствовали свою силу и безнаказанность.
Но что же делать дальше?
Полковник Яковлев собрал нас вновь и приказал нам разойтись по ротам.
Хотя это и показалось совершенно невероятным, но к концу сегодняшнего дня, уже никто ничему не удивлялся. Мы повиновались.
Меня назначили в какую-то чужую роту, а не в мою команду. Неизвестно почему.
Я пришел в ротное помещение. Дневальный отрапортовал, как ни в чем не бывало. Но солдаты еще не ложились спать, хотя шел уже десятый час.
Я собрал людей и сказал им, чтобы спокойно все ложились спать, а дальше видно будет. Сейчас же все успокоились и стали приготовляться ко сну.
Я не имел ни малейшего понятия, что это была за рота: ходили ли люди в караулы, стреляли ли в офицеров, участвовали ли в уличном бунте.
Я прошел в ротную канцелярию. Сел. Разговаривал с писарями. Они предложили мне супу. Тут я вспомнил, что с утра ничего не ел. (Вся Собранская прислуга разбежалась).
Я с удовольствием ел солдатский суп с макаронами. Одна из писарских коек оказалась свободной, я лег не раздеваясь, в снаряжении, и заснул как убитый…
28 февраля
В пятом часу утра меня разбудил поручик Салатко-Петрище.
— Собирайтесь! — сказал он, — надо спасаться. Утром предполагается избиение, резня офицеров. Пойдемте в цейхгауз Учебной команды. Вам выдадут солдатскую шинель и фуражку.
В цейхгаузе я застал других офицеров, одевающихся в солдатскую форму. Ни одна шинель мне не подходила — все были мне широки и висели на мне мешком. Я оставил каптенармусу шинель, фуражку, шашку. Засунул за пояс снаряжения наган, пожелал всего наилучшего моим товарищам по несчастью, и в одиночном порядке пошел домой.
Мною овладело сильнейшее беспокойство; я спрашивал себя, как же я дойду до дома — ведь город, наверное, охраняется восставшими… Больше всего меня пугал Литейный мост: в крайнем случае перейду Неву по льду, кстати, недалеко есть переезд.
С такими мыслями я вышел на полковой плац и пошел к воротам, которые были днем выломаны при мне. К величайшему моему удивлению, у ворот не было никого. Никакой стражи. Такое счастливое начало меня подбодрило.
Направляюсь по Лесному проспекту в сторону Невы — ни единой живой души. Пустыня. Город тихо и мирно спит.
Иду вдоль заборов и пустырей. Вижу — идут навстречу человек восемь солдат с винтовками с примкнутыми штыками. Поравнялись. Это наши солдаты возвращаются в казармы.
— Эй, земляк, — говорят, обращаясь ко мне, — что там в батальоне?
— Да ничего, — говорю, — всё благополучно, спят себе. А руку держу на нагане. Постояли. Посмотрели они на мою широченную шинель, да еще без пояса. И разошлись. Странно, думаю, что это мирно так кончилось. А плохо бы мне пришлось. Восемь здоровенных молодцов с винтовками.
Прохожу мимо Финляндского вокзала — никого. А днем тут происходило настоящее сражение. С трепетом подхожу к Литейному мосту — никого. Ни часовых, ни прохожих. Я единственный пешеход на огромном мосту.
Так я дошел до Главного Артиллерийского Управления. Там совсем светло — горит здание Окружного Суда. С треском, поднимая столбы искр, проваливаются потолки. То там, то сям шмыгают какие-то темные личности.
Около входа в Главное Артиллерийское Управление человек 15 штатских топорами разбивают какой-то ящик. Я с любопытством подошел к этой группе посмотреть, что там делается. Ящик полон солдатских перчаток. Все они одинаковые, одного номера. Громилы хватают перчатки, примеряют, затем кидают их на панель, хватают другие, вновь примеряют и опять кидают.
Они охвачены грабительской лихорадкой. Заметили наконец меня и в мою сторону посыпались отборнейшие российские ругательства. Я поспешил отойти.
На углу Сергиевской улицы и Литейного проспекта построено что-то вроде баррикады — стоят несколько пушек, повернутых в сторону Невского проспекта. При них двое часовых — солдаты. Они мирно разговаривают и не обращают на меня ни малейшего внимания. Улицы пусты и город продолжает мирно спать.
Я прошел немного далее, позвонил в свой подъезд. Швейцар моментально открыл.
Я был дома. Родители мои сидели в гостиной и ждали меня. Было около 6-ти часов утра.
Выспавшись и отдохнув от всех тягостных переживаний, я захотел пойти посмотреть, что делается на улицах столицы. Я надел штатский костюм и пальто, чухонскую шапку с наушниками и отправился побродить по улицам.
Какая противоположность тому, что я
