Книга Цивилизация - Кеннет Кларк

Теперь перенесемся в крытую галерею одного из клюнийских аббатств – Везле. Рельеф, украшающий главный портал храма, перекликается с композицией «Христос во славе» в тимпане муассакской церкви, но Христос здесь представлен уже не как Судия, а как Спаситель мира. От кончиков его пальцев на апостолов нисходят благодатные лучи, побуждающие учеников нести спасительную весть, Евангелие, всем народам. Варварские народы представлены на резных панно, расположенных вокруг тимпана и на надвратной перемычке: здесь и пигмеи, и киноцефалы (люди с песьими головами), и разные другие экспериментальные формы, сотворенные Создателем, прежде чем возник окончательный вариант под названием «человек». Вся эта пестрая компания перекочевала в средневековое искусство из позднеантичной литературы.

Порталы и капители в аббатстве Везле обильно украшены скульптурой, но, как ни странно, об этом забываешь, едва сквозь раскрытые двери окидываешь взглядом внутреннее пространство храма и поражаешься гармонии архитектурного решения. Должно быть, сам святой Бернард, провозгласивший здесь Второй крестовый поход, признал бы, что на этих совершенных пропорциях лежит печать Божественного Закона – что это место создано для молитвы и размышлений. У меня, во всяком случае, возникает такое чувство. Скажу больше: я не припомню другого романского интерьера, в котором столь явно ощущалась бы невесомость, словно тут не обошлось без участия Божественного разума. В Везле, как нигде, понимаешь, что это уже тот романский стиль, вслед за которым неизбежно явится прекрасная ранняя готика.

Имени архитектора Везле мы не знаем, как не знаем имен неподражаемых скульпторов Муассака и Тулузы. В анонимности нередко видят доказательство христианского смирения художников – или же их низкого социального статуса. По-моему, это всего лишь дело случая: нам известны имена многих средневековых зодчих, в том числе архитектора Клюни, а их манера подписывать свои творения отнюдь не указывает на самоуничижение. Один из самых известных примеров – подпись автора в центре скульптурного тимпана над главным порталом собора в Отёне. Прямо под стопами Христа-Судии высечено: Gislebertus hoc fecit («Исполнено Гислебертом»). Мало того, один из праведников, кому даровано вечное блаженство (в нижнем регистре), задрав голову, с восторгом смотрит на подпись Гислеберта (Жильбера). Должно быть, скульптор еще при жизни был увенчан славой, если ему позволили расписаться на столь почетном месте. В более поздние времена вместо имени художника значилось бы имя донатора. Но если говорить о действительных заслугах Гислеберта, то в данном случае его роль невозможно переоценить – для Средних веков его достижение уникально, да и для любой другой эпохи это большая редкость: он лично исполнил все скульптурное убранство собора. Как правило, старший камнерез отвечал за рельеф над главным порталом и за несколько важнейших фигур, поручая остальные работы помощникам. Гислеберт же, судя по всему, полагался только на себя, и скульптурный декор в Отёне, включая почти все капители колонн в интерьере, вырезан его собственной рукой.

Столь невероятное достижение объясняется особым артистическим темпераментом скульптора. Он не был ни визионером-интровертом, как муассакский мастер, ни перфекционистом, как мастер собора Сент-Этьен в Тулузе. Он типичный экстраверт, любитель рассказывать истории, и его сильная сторона – в умении передать драматизм события. Посмотрите на вереницу прóклятых под ногами Верховного Судии в нижнем регистре (пределле) тимпана, на это визуализированное крещендо отчаяния! Образы осужденных на вечные муки схематически упрощены, сведены до своих сущностных характеристик, и это поразительно сближает их с искусством наших дней. И разве не созвучны современному художественному мышлению ужасные гигантские ладони, охватившие голову грешника, чтобы в следующий миг вышвырнуть его вон, как ненужный хлам? Аналогичные трактовки мы видим и на капителях колонн. Да, в них нет того единого, безупречного ритма, которому подчинены лучшие образцы клюнийского скульптурного декора, зато в них нет и того, что провоцировало яростную критику святого Бернарда. При всем богатстве фантазии и выразительности деталей главенствующую роль играет здесь повествовательность, зримый рассказ о человеческом опыте. Даже в абстрактной, казалось бы, композиции «Сон волхвов», где на первый план выступает роскошное покрывало, укрывающее три лежащие бок о бок фигуры, наше внимание сразу привлекает сочувственный жест ангела, который прикасается пальцем к руке спящего мага. Как все сказители, Гислеберт обожает страшные истории и, рассказывая их, старательно сгущает краски: с каким упоением он изображает тошнотворную сцену самоубийства Иуды! И тот же Гислеберт вырезал фигуру Евы – первую со времен Античности обнаженную, которая не лишена чувственности.

Вероятно, Гислеберт имел за плечами опыт работы в Клюни. Во всяком случае, он точно работал в Везле и, когда взялся за скульптурный декор собора в Отёне, около 1125 года, был уже зрелым мастером со своим сложившимся стилем. Отён – вершина его карьеры (отсюда и бросающаяся в глаза авторская подпись). На момент завершения этой грандиозной работы, скажем, в 1135 году, в европейском искусстве возникло новое явление – аббатство Сен-Дени.

Созданное по королевскому указу бенедиктинское аббатство Сен-Дени и прежде пользовалось известностью, но исключительное значение в истории западной цивилизации оно приобрело благодаря гению одного необыкновенного человека – аббата Сугерия (Сюже). Он стоит в ряду тех первых деятелей Средневековья, к кому приложимы намного более поздние – рискну даже употребить термин «трансатлантические» – оценочные категории. Сугерий не мог похвастаться ни происхождением, ни статью, зато энергии у него было на десятерых. Ее с избытком хватало на все начинания – организационные, строительные, государственные. Пламенный патриот, он в отсутствие короля Людовика VII исполнял обязанности регента. Судя по всему, он первый произнес знаменитые ныне слова: «По нравственному и естественному закону англичанам на роду написано подчиняться французам, а не наоборот». Он не страдал ложной скромностью и любил поговорить о себе. Однажды, рассказывает он, строители принялись уверять его, что балок нужной длины для возводимой им кровли достать невозможно, поскольку в окрестных лесах попросту нет таких высоких деревьев. Тогда он взял плотников и сам отправился в лес (по его словам, местные лесники втихаря ухмылялись, «а если посмели бы, подняли бы нас на смех»), отыскал дюжину деревьев подходящего размера, пометил их, и к вечеру бревна были доставлены на стройку. Понимаете, почему мне в голову пришел термин «трансатлантический»?

С некоторыми из пионеров Нового Света (вспомним, например, Уильяма ван Хорна, построившего Канадскую Тихоокеанскую железную дорогу) Сугерия роднит не только неутомимая энергия и предприимчивость, но и беззаветная любовь к искусству. Один из самых увлекательных средневековых документов – подробное описание всего, что было создано при нем в Сен-Дени: золотого алтаря, украшенных самоцветами крестов… Большой золоченый крест Сугерия высотой двадцать четыре фута (больше семи метров) был густо выложен драгоценными камнями и эмалевыми вставками работы прославленного мастера Годфруа де Клера. Почти все сокровища были утрачены в результате религиозных войн и Французской революции. Некоторое представление о том, как выглядел главный алтарь базилики Сен-Дени, дает картина на дереве Мастера святого Эгидия, написанная около 1500 года, из собрания Национальной галереи в Лондоне. Уцелело несколько священных (богослужебных) сосудов, большинство из полудрагоценных материалов восточного происхождения, как египетская порфировая ваза, ныне хранящаяся в Лувре, которую Сугерий, по его словам, нашел в каком-то чулане и, вдохновившись узором на византийском шелке, велел вставить в оправу в виде головы, крыльев и лап орла.