Книга Лжепророк - Ричард Кнаак

Подобной похвальбы собственной силой Ульдиссиан не запрещал никому и никогда. Чем лучше его люди осваиваются с даром, тем больше у них шансов уцелеть в предстоящем бою, не говоря уж о шансах на победу.

Мендельн, естественно, выглядел недовольным, но недовольство свое держал при себе, и этого его брату было вполне достаточно. В первые два дня похода эдиремы преодолели изрядное расстояние. Конечно, путь им еще предстоял неблизкий, но, по расчетам Ульдиссиана, подобная скорость передвижения не оставляла миссионерам Инария слишком уж много времени на то, чтоб еще сильней очернить их в глазах народа.

И все-таки он каждый вечер распоряжался, чтобы эдиремы продвинулись чуть дальше… еще немножко… и еще чуточку… и еще самую малость…

К исходу четвертого дня, незадолго до наступления темноты, им преградила путь очередная река. Эдиремы начали переправу. Охваченный дурными предчувствиями, Ульдиссиан выставил вокруг караульных.

Однако его опасения не оправдались. Никто на них не напал, никого не унесло рекой. Когда последние из эдиремов оказались на другом берегу, Ульдиссиан велел всем двигаться дальше, а сам задержался и оглядел окрестности реки отнюдь не только глазами.

Нет, ничего нового поиски не принесли.

Тратить последние минуты сумерек на то, чтоб отойти еще дальше от столь удобного источника воды, явно не стоило, и Ульдиссиан нехотя объявил привал. По обыкновению расставив вокруг лагеря часовых, он вспомнил недавнее нападение и велел выставить дополнительные караулы чуть глубже в джунглях, а всем караульным постоянно поддерживать связь друг с другом.

Но даже этих предосторожностей ему показалось мало. Поразмыслив, Ульдиссиан вызвал к себе Сарона.

– Подбери в помощь еще четверых, – сказал он, – и начинайте обходить лагерь дозором изнутри. Щупайте мыслью, отмечайте все, что покажется необычным.

– Слушаюсь, мастер Ульдиссиан. Вполне тебя понимаю.

Склонив голову, тораджанин немедля отправился подыскивать четверку напарников, а Ульдиссиан поклялся самому себе не далее как через пару часов сменить его Йонасом во главе еще четверых. Всем караульным требовалось сохранять свежесть и ясность ума.

Однако ночь тянулась своим чередом, и мало-помалу Ульдиссиана начали одолевать сомнения: а может, все это – попросту нервы? Чем ближе стольный град, тем тяжелей становился груз взваленной на собственные плечи задачи. Вполне возможно, встреча с кланами магов подтолкнет их – ни больше ни меньше – к временному союзу с Инарием: как ни крути, а враг, которого они, по собственному разумению, понимают, лучше неведомых, непредсказуемых сил Ульдиссиана…

А впрочем, если эдиремы будут разбиты, положение магов станет гораздо, гораздо хуже – это он им и постарается внушить на переговорах… однако с переговорами придется подождать, пока эдиремы не прибудут в столицу.

Поддавшись усталости, Ульдиссиан решил, что с предосторожностями переусердствовал. Нет, все это – попросту нервы…

И вдруг его ослепил яркий до белизны свет, ударивший прямо в лицо. Ульдиссиан предостерегающе завопил, но голос его прозвучал так глухо, что он сам себя почти не расслышал. Тогда Диомедов сын потянулся мыслью к Серентии и остальным… но не сумел отыскать их.

Вокруг не осталось ничего, кроме яркого света… один только свет… но вот в свете том постепенно, мало-помалу, возник некто дивный – очевидно, его-то и окружал этот ослепительный ореол. Намного превосходивший ростом всякого человека, он твердой, уверенной поступью шел к Ульдиссиану. Кираса его блестела, крылья из множества токов чистой энергии полыхали всеми красками радуги.

Приблизившись к Диомедову сыну, он обернулся главою Собора Света, самим Пророком.

– Ульдиссиан уль-Диомед…

Голос его оказался подобен музыке. Примерно того же роста, что и недавний крестьянин, чудесный юноша взирал на него словно бы с изрядной высоты. Казалось, его ясные, серебристо-голубые глаза смотрят в самую душу, и от этого взгляда не укроется ни единая мелочь.

– Мое заблудшее дитя…

С запозданием вскочив на ноги, Ульдиссиан уставился в безупречно прекрасное, без единого шрама, родимого пятнышка или волоска бороды лицо Пророка в обрамлении золотистых локонов, ниспадающих много ниже плеч.

– Я не из твоих присных, Инарий, и уж точно тебе не дитя!

– Верно, верно, – согласился юный красавец, обнажив в благосклонной улыбке два ряда безупречных зубов. – Однако ты – дитя того, кто рожден тем, кто рожден тем, кто рожден… и так еще много раз… а в итоге череда та ведет к моему еще безнадежнее заблудшему сыну, ныне зовущему себя Ратмой.

О кровном родстве с Инарием Ульдиссиан был извещен, но родство сие полагал столь же далеким, что и родство, скажем, с той самой домашней скотиной, которую некогда выращивал на убой. Что ж, если ангел рассчитывал на пробуждение неких родственных чувств, то самым прискорбным образом просчитался.

– Нет-нет, в родню я отнюдь не навязываюсь, – с пугающей точностью угадав его мысли, заметил Пророк, – однако в моей власти сию же минуту даровать тебе отпущение всех грехов. Продолжать путь от прегрешения к прегрешению совсем ни к чему. Я все еще волен простить тебя, сын мой.

Пожалуй, Ульдиссиан счел бы все эти громкие заявления обычным нахальством… если б не одна весьма настораживающая вещь. Мало того, что старший из Диомедовых сыновей никак не мог дотянуться до остальных – весь лагерь пропал неизвестно куда. Свет, исходящий от неприятеля, окружал Ульдиссиана со всех сторон. Отступил он на шаг назад, но и это не помогло: неземное сияние затмевало собой саму землю.

– Пойми, – продолжал Инарий, отечески раскрывая ему навстречу объятия, – продолжать кровопролитие незачем. Исход предопределен. Кроме этого, виноват, по сути дела, вовсе не ты. С пути истинного тебя совратила она, та, чьего имени не след поминать, ну, а все твои оплошности – лишь следствие природных, врожденных изъянов. Ты смертен, ты слаб. Не сочти это оскорблением: все люди слабы, отчего и нуждаются в пастыре, ведущем их к свету.

Дело было не столько в словах, сколько в тоне Пророка, в манере держаться, во всем его существе – оттого-то Ульдиссиану и захотелось ему поверить. Примерно то же самое он испытал, когда к нему явился демон Люцион в облике главы Церкви Трех, только Инарий оказался в тысячу крат неотразимее. Ульдиссиана вмиг охватило желание пасть перед ним на колени, молить о прощении…

«За что это? – вдруг спохватился он, охваченный злостью, разом спалившей все благоговение, внушенное ангелом. – За что это мне прощенья просить?!»

– Ярость – полюбовница демонов, добрый мой Ульдиссиан. Поддаться ей – значит отречься и от разума, и от души.

– Избавь меня от своих благоглупостей! Где остальные? Куда ты их подевал?

– Забота… вот это – черта прекрасная, – с одобрением кивнул Пророк. – О тех, кто, впав в заблуждение, следует за тобою, тебе в самом деле надлежит позаботиться: ведь твой выбор может обречь на погибель и их.