Книга Харроу из Девятого дома - Тэмсин Мьюир

Но даже гений мог только поддерживать статус-кво. У Дома никогда не было ни технологий, ни понимания, ни действующих магов плоти, чтобы создать искусственную матку. Живые обладательницы матки были слишком стары, чтобы вынашивать детей, не считая двух человек, одним из которых была сама Харроу. Она могла только благодарить господа за то, что эту обязанность на нее не возлагали. Единственный жизнеспособный источник XY-хромосом был ее первым рыцарем, мужчиной на семнадцать лет ее старше. В то время она воспринимала его как ходячий костюм человека, скрывавший приличный запас карбоната кальция, а он относился к ней с почтительным ужасом – примерно с таким же, с каким относился бы к неизбежному наследственному раку. К счастью, их брак безнадежно спутал бы линии крови рыцаря Дрербура и наследника Дома. Ортус Нигенад был единственным ребенком. Харрохак с таким энтузиазмом уговаривала родителей отказаться от этой идеи, что выбила отцу клык. Если кто-то и мог обрадоваться этому сильнее ее самой, то разве что Ортус.

Шли годы – не получая отпущения грехов, засыхая и покрываясь коркой. Харрохак смотрела, как стареет Крукс, все сильнее и сильнее, и применяла все доступные ей хитрости, чтобы он оставался жив. Все его артерии были забиты бляшками, и он делал вид, что не замечает, как она разгоняет их. Она знала, что когда наконец уложит свою престарелую няньку в погребальную нишу, то лишится единственного человека, помогавшего ей сохранять рассудок. А если она снова сойдет с ума, что будет? В принципе, она могла попросить помощи у других Домов. Могла попросить о вмешательстве Когорты – они оказались бы здесь на следующий день, с инкубаторами, грешниками-добровольцами, займами и образцами растений. А еще с предложениями, от которых невозможно отказаться. И Харрохак пришлось бы вступить в брак с сыном Второго дома или дочерью Пятого, и яркие знамена повисли бы рядом с черным черепом. И это стало бы концом Девятого дома – куда худшим, чем удар молотка по кислородной машине.

Им нужно было воскрешение. Им нужно было чудо. Харрохак годами изучала чудеса, а потом одно из них пришло к ней само: шанс стать ликтором. Шанс послужить богу-императору, шанс стать его кулаком и ладонью, шанс сделаться бессмертным служителем и защитником Дрербура, вдохнуть новую жизнь в Девятый дом на своих условиях, не откатывать камень и оставить любовь всей ее жизни и смерти мирно почивать в каменном саркофаге. Еще десять тысяч лет одиночества. Еще одна длинная тонкая нить Преподобных Матерей и Преподобных Отцов. Харроу выгнала негодного рыцаря из своего Дома и ухватилась за шанс обеими руками.

Но, как и с первой любовью, что-то пошло очень сильно не так. Ее рыцарь отдал себя с тупой готовностью – и Харрохак теперь умирала от стыда. Несмотря на эту готовность, она почти совершила непростительный грех. Она собрала вещество души Ортуса Нигенада и не смогла придушить его. Она снова стояла перед зеркалом одна: Харрохак, чудовище, нелепость, чужачка. Отвратительное создание. В девять лет она совершила ошибку. В семнадцать лет она тоже совершила ошибку. Жизнь повторяла сама себя. Харроу всю свою жизнь будет балансировать на краю, вертеться в нелепом цикле черт знает чего.

Была еще одна девушка, которая выросла рядом с Харроу, – но она умерла еще до рождения наследницы.

4

Ты все еще гордилась тремя вещами: во-первых, невероятным хладнокровием, во-вторых, нечеловеческими способностями к некромантии, и в-третьих, способностью сопротивляться убийству. Тебя было так сложно убить, что ты даже сама с этим не справилась.

Во время первого покушения на твою жизнь мозг испугался густой духоты и вырвал тебя из сна. К твоему лицу прижималось что-то мягкое, огромное и теплое – это могло быть только твоей же подушкой. Тонкая ткань стала влажной от твоего дыхания и слюны. Кто-то стоял у твоей кровати и держал подушку. Ты рефлекторно дернулась, и кто-то сжал пальцами твое горло. Подъязычная кость треснула бы, если бы ты не укрепила ее толстым хрящом.

Очень глупо было не задавить тебя. Ты нащупала собственную руку и сорвала ноготь с большого пальца, крича в белую душную темноту. Превратила окровавленную кератиновую пластинку в тысячу кусочков и обратила их тысячью зазубренных игл. Слепая, задыхающаяся, ты бросила жесткие снаряды в убийцу, как шрапнель, услышала, как они вонзились в плоть или отскочили от стены. Хорошо. Отлично. Подушка сдвинулась, и…

* * *

Ты пришла в себя на своей голой, похожей на носилки койке. Дышала ты тяжело.

Ты поднесла левую руку к лицу, под свет – ровный белый свет с жаркими искорками вольфрамовых нитей. Ноготь был целый и ровный – слишком ровный? Или ты все еще грызла ногти, вспомнив неприглядную детскую привычку? Огромный двуручник лежал рядом, как безмятежный младенец, а на стене каюты… не было ничего.

Ни фрагментов ногтя, ни царапин на стене. Просто аккуратные ящики. А на стуле, придвинутом к кровати – маленьком стуле, обычно стоявшем у двери, том самом, на который однажды сел император, – сидела Ианта Тридентариус.

Ваши взгляды встретились. Другой начинающий ликтор – святая Третьего дома, кости императора и суставы императора, кулаки императора и ладонь императора – была наряжена в роскошный полупрозрачный плащ, переливавшийся всеми цветами радуги. Легкая блестящая белая ткань меняла цвет при каждом движении. Перламутр сделал волосы Ианты грязно-желтыми и подчеркнул желтизну ее кожи. Лицо покрывали пятна, а глаза казались глубокими ямами. Честно говоря, выглядела она дерьмово. Ты обратила внимание, что в глазах у нее смешались несколько цветов: вылинявший фиолетовый сражался за жизненное пространство с мутно-синим, там и тут виднелись светло-коричневые крапинки. Ианта сидела слишком уж близко к тебе и как-то косо, сгорбив плечи. Кроме того, у нее было две руки – на одну больше, чем при вашей последней встрече. Все это тебя не особенно взволновало.

А вот не понравилось тебе то, что принцесса Иды – всклокоченная, состоящая сплошь из острых углов и суставов, с глубокими тенями под глазами – смотрела на тебя с выражением, которое ты вряд ли хоть когда-то видела на ее лице. Ианте нравились вялые картинные позы и жесты, она любила изображать тяжелую, неестественную усталость, слабые проблески злобы, а иногда – самоуничижение или ленивое веселье. Но теперь в ее глазах читался тихий, совершенно не свойственный ей голод.

Она улыбнулась с откровенной снисходительностью – это как раз было знакомо и напугало тебя. Казалось, что она светится изнутри.

– Доброе утро, моя соратница. Моя коллега, моя союзница. Мне нравятся твои глаза, Харрохак, – как цветочные лепестки в темной комнате. И даже я вынуждена признать, что твои ресницы великолепны. Прекрати закрывать лицо подушкой – я и раньше его видела, и я знаю, что ты выглядишь так, будто твои родители были прямоугольными треугольниками. Надо работать с тем, что есть, как сказал маг плоти прокаженному.

Ты содрогнулась. По шее поползла жаркая волна. Титаническим усилием ты сумела не прикрыть лицо руками, поверить в свою маску из простыни. Усиленные чувства ликтора сделали тебя самоуверенной. Ианта Тридентариус казалась черной дырой, в которой не билось сердце и не существовало мозга. Мозг у нее был – это ты неохотно, но все же признала. Сердце оставалось под вопросом. Она посмотрела тебе в глаза – увидев скорее всего отражение собственной смерти, – и ее рука исчезла под плащом. Ты с размаху впечатала ладонь ей в лоб. Ты не чувствовала ее, она представлялась тебе закрытой дверью в темную комнату. Прикосновение позволило ощутить кости скул, которые ты могла бы извлечь из ее черепа.