Книга Служилые элиты Московского государства. Формирование, статус, интеграция. XV–XVI вв. - Михаил Бенцианов

С другой стороны, по мере утраты надлежащего статуса (близости к персоне великого князя) и связи со своими «отчинами», потомки служилых князей могли опускаться на более низкую социальную ступень и сливаться с представителями местного боярства и другими прослойками служилых людей. Примеры «потери» княжеского титула встречались и на территории Великого княжества Литовского и, видимо, были обусловлены аналогичными причинами, хотя здесь эта тенденция и не была ярко представлена. Без титула, например, упоминались несколько раз в XIV в. князь Юрий Иванович Козушно, Григорий и Иван Несвижские (Несвицкие), а позднее Крошинские и Волконские[75].

Стоит отметить, что выделение служилых князей как особой группы прослеживается лишь в княжеских «докончаниях». В других делопроизводственных документах они не встречаются. Жалованные грамоты, начиная с 1440-х гг., при перечислении групп «ездоков», от постоя которых освобождались их обладатели, упоминают более широкий термин «князья».

Неразвитость статуса служилых князей в значительной степени была связана с общей немногочисленностью представителей этой категории. В первой половине – середине XV в. с учетом продолжающейся политики уменьшения числа титулованных лиц на службе у князей московского дома находилось всего несколько семей, представлявших местные княжеские фамилии. Среди них были князья Стародубские и Оболенские, а также некоторые князья-изгои, подобные Андрею Лугвице Суздальскому. Всего в соответствии с родословными книгами не более 10–15 человек.

В. Д. Назаров предположил, что уже в начале XV в. на положение служилых князей перешли князья Моложские. Это предположение кажется вполне вероятным, хотя сами представители этой ветви ярославских князей в первой половине века не проявили себя на великокняжеской службе. Их участие в битве у Суздаля в 1445 г. могло быть вызвано союзническими (в большей или меньшей степени), а не служебными отношениями[76]. В списке погибших в Белевской битве, произошедшей за несколько лет до указанного события (1437 г.), не было отмечено, несмотря на их достаточно высокую численность, представителей ярославского дома. Другие служилые князья определенно принимали в ней участие. Среди них были стародубские (князь Андрей Ряполовский) и оболенские (князь Федор Тарусский) князья, а также Петр Кузьминский и Кузьма Порховский, предполагаемые владения которых также находились в поволжских уездах[77].

Кроме того, Андрею Можайскому, владевшему Белозерьем, подчинялись белозерские князья. Представители старших ветвей этого рода – Юрий Белосельский и Давыд Кемский в конце XIV – начале XV в. несколько раз занимали посты белозерских наместников. Это, безусловно, способствовало легитимизации власти новой династии в глазах местного населения[78]. Иван Вадбольский и его брат Семен Андомский (запись в синодике, возможно, ошибочна[79]) погибли в той же битве у Суздаля в 1445 г. Здесь они оказались, видимо, в составе отряда Михаила Верейского, сына Андрея Можайского[80].

В Суходревской битве 1445 г. в литовский плен попал князь Иван Конинский (родственник тарусских князей), который, скорее всего, также служил Михаилу Верейскому.

Признавала власть Москвы и часть верховских князей. После смерти Василия Дмитриевича (1425 г.) большинство из них, однако, присягнуло на верность Витовту[81]. Это обстоятельство не помешало, впрочем, Василию Темному «вывести» белевских князей с их «отчины» после злополучной Белевской битвы.

Число князей при московском дворе постоянно пополнялось эмигрантами из Великого княжества Литовского, из которых, однако, лишь немногие надолго связывали свою судьбу с московским двором (князья Патрикеевы и Хованские, младшие сыновья И. С. Бабы Друцкого, Звенигородские). К числу потенциальных претендентов стоит добавить «князей» второго-третьего поколения (Фоминские, Всеволожи и Заболоцкие, Порховские, Галицкие), которые сохраняли остатки своего прежнего положения, хотя их авторитет постепенно сходил на нет. Остальные князья Северо-Восточной Руси сохраняли в большей или меньшей степени остатки независимого положения и выступали, скорее, в качестве союзников, договоры с которыми строились на традиционных началах. Редкие упоминания их имен в летописных рассказах показывают, что они были слабо связаны с великокняжеским двором, а также с дворами князей московского дома.

Уже говорилось об упоминании «князей» в жалованных грамотах. При освобождении от постоя они встречаются начиная с середины XV в. В тексте наиболее ранней из подобных грамот конца 1420-х – начала 1430-х гг. в соответствующем разделе упоминались воеводы и «никоторые ездокы». Позднее произошла детализация круга возможных лиц. В 1440-х гг. грамота великого князя из архива Троице-Сергиева монастыря была адресована «князем моим, и бояром и детем боярскым и всем моим дворяном». В это и в последующие десятилетия встречалось еще несколько вариантов. В жалованной грамоте 1446 г. Дмитрия Шемяки нижегородскому Спасо-Преображенскому монастырю перечислялись «князи и воеводы ратные» или «пошлю тамо кого на свою службу»[82]. Позднее упоминались также «князи, бояре, дети боярские и всякие ездоки», к которым иногда добавлялись «воеводы», «дворяне», «люди дворные». При всей вариативности нижней части этого списка первые места в нем отводились «князьям», которые, таким образом, становились постоянными участниками походов великокняжеских (отчасти и удельных) войск этого времени.