Книга Мастер и Маргарита - Михаил Булгаков

– Веришь ли ты, прокуратор, сам тому, что сейчас говоришь?Нет, не веришь! Не мир, не мир принес нам обольститель народа в Ершалаим, и ты,всадник, это прекрасно понимаешь. Ты хотел его выпустить затем, чтобы он смутилнарод, над верою надругался и подвел народ под римские мечи! Но я,первосвященник иудейский, покуда жив, не дам на поругание веру и защищу народ!Ты слышишь, Пилат? – И тут Каифа грозно поднял руку: – Прислушайся, прокуратор!

Каифа смолк, и прокуратор услыхал опять как бы шум моря,подкатывающего к самым стенам сада Ирода великого. Этот шум поднимался снизу кногам и в лицо прокуратору. А за спиной у него, там, за крыльями дворца,слышались тревожные трубные сигналы, тяжкий хруст сотен ног, железное бряцание,– тут прокуратор понял, что римская пехота уже выходит, согласно его приказу,стремясь на страшный для бунтовщиков и разбойников предсмертный парад.

– Ты слышишь, прокуратор? – тихо повторил первосвященник, –неужели ты скажешь мне, что все это, – тут первосвященник поднял обе руки, и темныйкапюшон свалился с головы Каифы, – вызвал жалкий разбойник Вар-равван?

Прокуратор тыльной стороной кисти руки вытер мокрый,холодный лоб, поглядел на землю, потом, прищурившись, в небо, увидел, чтораскаленный шар почти над самой его головою, а тень Каифы совсем съежилась ульвиного хвоста, и сказал тихо и равнодушно:

– Дело идет к полудню. Мы увлеклись беседою, а между темнадо продолжать.

В изысканных выражениях извинившись перед первосвященником,он попросил его присесть на скамью в тени магнолии и обождать, пока он вызоветостальных лиц, нужных для последнего краткого совещания, и отдаст еще однораспоряжение, связанное с казнью.

Каифа вежливо поклонился, приложив руку к сердцу, и осталсяв саду, а Пилат вернулся на балкон. Там ожидавшему его секретарю он велелпригласить в сад легата легиона, трибуна когорты, а также двух членовСинедриона и начальника храмовой стражи, ожидавших вызова на следующей нижнейтеррасе сада в круглой беседке с фонтаном. К этому Пилат добавил, что он тотчасвыйдет и сам, и удалился внутрь дворца.

Пока секретарь собирал совещание, прокуратор в затененной отсолнца темными шторами комнате имел свидание с каким-то человеком, лицокоторого было наполовину прикрыто капюшоном, хотя в комнате лучи солнца и немогли его беспокоить. Свидание это было чрезвычайно кратко. Прокуратор тихосказал человеку несколько слов, после чего тот удалился, а Пилат черезколоннаду прошел в сад.

Там в присутствии всех, кого он желал видеть, прокураторторжественно и сухо подтвердил, что он утверждает смертный приговор ИешуаГа-Ноцри, и официально осведомился у членов Синедриона о том, кого изпреступников угодно оставить в живых. Получив ответ, что это – Вар-равван,прокуратор сказал:

– Очень хорошо, – и велел секретарю тут же занести это впротокол, сжал в руке поднятую секретарем с песка пряжку и торжественно сказал:– Пора!

Тут все присутствующие тронулись вниз по широкой мраморнойлестнице меж стен роз, источавших одуряющий аромат, спускаясь все ниже и ниже кдворцовой стене, к воротам, выходящим на большую, гладко вымощенную площадь, вконце которой виднелись колонны и статуи Ершалаимского ристалища.

Лишь только группа, выйдя из сада на площадь, поднялась наобширный царящий над площадью каменный помост, Пилат, оглядываясь сквозьприщуренные веки, разобрался в обстановке. То пространство, которое он толькочто прошел, то есть пространство от дворцовой стены до помоста, было пусто, нозато впереди себя Пилат площади уже не увидел – ее съела толпа. Она залила бы исамый помост, и то очищенное пространство, если бы тройной ряд себастийскихсолдат по левую руку Пилата и солдат итурейской вспомогательной когорты поправую – не держал ее.

Итак, Пилат поднялся на помост, сжимая машинально в кулакененужную пряжку и щурясь. Щурился прокуратор не оттого, что солнце жгло емуглаза, нет! Он не хотел почему-то видеть группу осужденных, которых, как он этопрекрасно знал, сейчас вслед за ним возводят на помост.

Лишь только белый плащ с багряной подбивкой возник в высотена каменном утесе над краем человеческого моря, незрячему Пилату в уши ударилазвуковая волна: «Га-а-а...» Она началась негромко, зародившись где-то вдали угипподрома, потом стала громоподобной и, продержавшись несколько секунд, началаспадать. «Увидели меня», – подумал прокуратор. Волна не дошла до низшей точки инеожиданно стала опять вырастать и, качаясь, поднялась выше первой, и на второйволне, как на морском валу вскипает пена, вскипел свист и отдельные, сквозьгром различимые, женские стоны. «Это их ввели на помост... – подумал Пилат, – астоны оттого, что задавили нескольких женщин, когда толпа подалась вперед».

Он выждал некоторое время, зная, что никакою силой нельзязаставить умолкнуть толпу, пока она не выдохнет все, что накопилось у неевнутри, и не смолкнет сама.

И когда этот момент наступил, прокуратор выбросил вверхправую руку, и последний шум сдуло с толпы.

Тогда Пилат набрал, сколько мог, горячего воздуха в грудь изакричал, и сорванный его голос понесло над тысячами голов:

– Именем кесаря императора!

Тут в уши ему ударил несколько раз железный рубленый крик –в когортах, взбросив вверх копья и значки, страшно прокричали солдаты:

– Да здравствует кесарь!

Пилат задрал голову и уткнул ее прямо в солнце. Под веками унего вспыхнул зеленый огонь, от него загорелся мозг, и над толпою полетелихриплые арамейские слова:

– Четверо преступников, арестованных в Ершалаиме заубийства, подстрекательства к мятежу и оскорбление законов и веры, приговоренык позорной казни – повешению на столбах! И эта казнь сейчас совершится на ЛысойГоре! Имена преступников – Дисмас, Гестас, Вар-равван и Га-Ноцри. Вот они передвами!

Пилат указал вправо рукой, не видя никаких преступников, нозная, что они там, на месте, где им нужно быть.

Толпа ответила длинным гулом как бы удивления илиоблегчения. Когда же он потух, Пилат продолжал:

– Но казнены из них будут только трое, ибо, согласно законуи обычаю, в честь праздника пасхи одному из осужденных, по выбору МалогоСинедриона и по утверждению римской власти, великодушный кесарь императорвозвращает его презренную жизнь!

Пилат выкрикивал слова и в то же время слушал, как на сменугулу идет великая тишина. Теперь ни вздоха, ни шороха не доносилось до егоушей, и даже настало мгновение, когда Пилату показалось, что все кругом вообщеисчезло. Ненавидимый им город умер, и только он один стоит, сжигаемый отвеснымилучами, упершись лицом в небо. Пилат еще придержал тишину, а потом началвыкрикивать: