Книга Сучка по прозвищу Леди - Мелвин Бёрджесс

Глава 3

Устали не зная, лапы

Несут меня куда-то.

Зачем мне машина?

И ветра не надо.

С такими скорыми лапами

Можно тысячу раз запутать следы,

Можно пойти, куда хочется,

И расстояние не в счет,

Несчастная двуногая обезьяна.

На Копсон-стрит Терри не было, однако он оставил следы повсюду от Сэйнсбери до половины Палатин-роуд. Они сами шибали в нос — запахи сладкого пота, пива и мочи, как у всех алкашей, но к этим запахам примешивалось нечто такое, о чем не расскажешь тупоносому, подобно человеку, зверю. Нельзя подобрать слова. Это был запах того, что Терри умел делать.

Самый свежий след привел меня на Палатин-роуд. Небо было цвета светлого сыра. Улегшись на асфальте, я стала ждать, но проходившие мимо люди подозрительно поглядывали на меня, отчего мне стало не по себе, и я решила погулять. Меня не беспокоило то, что я могу упустить Терри, об этом не могло быть и речи. Когда имеешь такой нос, как у меня, не надо назначать встречи заранее. Я найду его, как только пожелаю.

Бродя по улицам Манчестера, я думала о том, что рассказал Митч. Какой бы ужасной история ни была, меня смешило, стоило только представить мачеху Терри заглядывающей в кроватку и вместо дочки обнаруживающей там щенка. На меня накатили милые воспоминания. Когда я была маленькой, у меня тоже был щенок, которого я очень любила и с которым обращалась, как с младенцем — укладывала в кукольную коляску и укачивала. У него были большие щенячьи лапы и широкая щенячья мордочка, круглый розовый щенячий животик и крошечная щенячья пиписка, и я не сомневалась, что он самое прекрасное, что только было в моей жизни.

Звали его Эд. Мне подарил его мой папа. Эд очень любил охотиться по всему дому за палочками и ложками, привязанными к веревочке, словно был котенком, но стоило ему зарычать, и он становился настоящим львом. Я укладывала его в коляску, закрывала одеялом, надевала ему на голову кукольный чепчик и совала в рот соску. Он позволял мне часами возить его в коляске. Я даже пыталась накормить его, суя ему в рот свои плоские сосочки, но он предпочитал лизать мне лицо. Зато я могла сколько угодно тормошить его. Он был настоящее чудо. Часто смешил меня. Но я очень серьезно к нему относилась, поэтому приходила в ярость, когда мама и папа смеялись, глядя, как я с ним играю.

Джулия обычно посмеивалась надо мной и говорила, что я мучаю бедного щенка, но Эду-то нравилось. Иногда он мог быть совершенно невыносимым младенцем. Бог знает сколько времени я потратила, пытаясь завернуть его в подгузники, которые он постоянно сжевывал. Как-то моя подружка Энни принесла пачку новых тоненьких подгузников, которые им доставили по почте. Это был очередной бесплатный образец, потому что мама Энни за год до того родила еще одного ребенка, и с тех пор им постоянно что-то присылали. Нам пришлось очень потрудиться, чтобы напялить на Эда подгузник, и потом мы стали с нетерпением ждать, когда он пописает.

— Я поменяю ему подгузник, — заявила Энни, — ведь это я принесла его.

Естественно, я заявила, что пусть подгузники ее, но щенок-то мой.

— Вот поэтому-то он и не писает, — сказала Энни.

Пришлось предложить ей переодеть его, если он покакает, но она отказалась от этого, тогда я сказала, что тоже пописаю, и на этом мы поладили. Но тут пришла мама и положила конец нашим играм, боясь, как бы щенок не привык писать дома. Однажды днем Эда случайно закрыли в моей спальне, и он отгрыз голову кукле Габби. За это я отшлепала его и заперла в шкафу, но он там так лаял, что я готова была выпрыгнуть из окошка. Не знаю уж, как взрослым удается растить детей, не знаю, сколько сил им надо, чтобы отшлепать своих отпрысков или наказать как-то иначе. Пусть даже это необходимо, я бы не выдержала. Я и со щенком-то чувствовала себя ужасно виноватой.

Я думала: ну вот, теперь я собака и мне не придется чувствовать себя виноватой, если только Друг сказал правду. Если это не бахвальство! Так гораздо легче растить малышей.

Когда Эду исполнилось три года, он исчез, и мы не нашли его. Адам частенько дразнил меня, рассказывая, будто видел Эда спящим на обочине. Как говорится, я выплакала себе все глаза, но втайне была довольна, потому что перестала им интересоваться. Он стал взрослым, и это мне не нравилось.

Не нравилось мне и гулять с ним. Пропал и пропал, какое мне дело? Я разлюбила его. Разве не ужасно вот так разлюбить, и только потому, что любимое существо выросло? Знаю, он был всего лишь псом, и все-таки… Мне становилось не по себе, когда я приходила из школы и не хотела никуда идти, а он садился и смотрел на меня своими умными карими глазами, прося, ну да, прося отвести его в парк. Меня охватывала ярость, хотя я понимала, что он по-своему, по-собачьи, прав, и злюсь я, так как чувствую себя виноватой перед ним, ибо плохо за ним ухаживаю.

— Я не выводила его сегодня и не собираюсь, — говорила мама.

— Плевать, — отвечала я, но все же шла с Эдом на улицу.

Мне было стыдно самой себя, потому что для Эда не существовало ничего более желанного, чем прогулки в парке, только там он оживал. Иногда я выпускала его одного через заднюю дверь, чего никак нельзя было делать. А я еще изображала, будто он сбежал. Мама с папой грозились отдать его, если это будет продолжаться. Папа боялся, как бы Эд не спровоцировал аварию на дороге, тогда, если бы пострадали люди, нам пришлось бы платить.

Я никому не говорила, но, кажется, в тот день, когда Эд исчез навсегда, я сама его выпустила. Наверно, он погиб, и это на моей совести.

Пока я бежала, мне в голову пришла страшная мысль. Она заключалась в следующем: «А что, если Эд тоже был человеком, как я? Что, если он тоже жертва Терри? Может быть, он каким-то образом узнал, что должно случиться со мной, и поэтому стал моей собакой? Его послали защищать меня, а я выгнала его из дома, и он попал под машину!»

И вот тут, совершенно без причины — это показывает, какая я дурная девчонка, потому что это случилось посреди моих размышлений о том, как я предала его, — неожиданно мне пришло на ум, что он видел меня в самые неподходящие моменты, когда никто не должен был меня видеть. Понимаете? Представьте, если бы он был человеком, А ведь он видел все, что я делаю, оставаясь одна в своей комнате! Вы понимаете, о чем я — ведь чего я только не творила наедине с самой собой! Меня всю бросило в жар, от носа до хвоста! Ничего себе! Я чувствовала, что вся покраснела под шерстью. Ужасно — к тому же он был мальчиком! Когда я была совсем маленькой, то иногда представляла его мальчиком, и это в общем-то было смешно, что взять с крохи?

А потом, понимаете, я увидела забавную сторону этого и стала смеяться. Уселась на тротуаре и завела себе под нос: гав-гав-гав, потому что теперь я сама стала собакой — вот тебе и плевать! Собаки приходят и уходят. И нечего из-за этого плакать. Делай, что хочешь. Да и мысль о том, чтобы стыдиться игр с самой собой, показалась мне немного нелепой. Зачем чего-то стыдиться? Мы — собаки и поэтому делаем, что хотим. Нам не надо волноваться из-за того, с кем мы это делаем или кто находится с нами в одной комнате. С чего бы это? Что естественно, то естественно. Сидя посреди тротуара, я принялась, не сходя с места, с удовольствием вылизывать себя. Плевать мне на то, смотрит на меня вся улица или не смотрит. Вот было здорово!