Книга Падший - Рене Ахдие

– Шанс для тебя извлечь урок из своих ошибок и начать все сначала. Она предложила свои воспоминания о времени, проведенном с тобой, в обмен на новое начало для вас обоих. – Глаза Никодима сужаются. – Уважай ее выбор. Она заслуживает хотя бы этого.

Мне хочется посмеяться над ним и его притворством, что он якобы печется о благополучии Селины. Укорить его за то, что он навязал это решение ей, вынудил Селину согласиться. Мой дядя не станет ни с кем заключать сделку, если только не будет уверен, что он единственный, кто получит выгоду. Однако сейчас я не вижу смысла ссориться с ним. Я прекрасно осведомлен о том, что Никодим желал заполучить в результате этой сделки. То же, чего желает получить от любого смертного, которому не посчастливилось пробудить в себе чувства к одному из нас: полного подчинения и повиновения. Вены на моей руке выступают сильнее, и пальцы напрягаются, сжимаясь и становясь похожими на изогнутые, опасные когти. Мне срочно нужно что-нибудь уничтожить, пока правда не уничтожила меня самого.

– Забудь и будь забыт, – выдавливаю я из себя.

Мой дядя кивает.

Еще секунда проходит в напряженном молчании. А потом что-то шуршит во мраке на другом конце комнаты. Скорее всего, это снова Туссен, однако я все равно машинально поворачиваю шею, чтобы взглянуть. Глаза Мэделин сужаются. Бун отталкивается от стены, и дикий огонек появляется в его взгляде.

Каждому из нас не терпится вступить в схватку. Не терпится разорвать что-нибудь на части, голыми руками, как убийцы, какими мы и являемся.

– Что ж, это самое что ни на есть rendez-vous charmant[41], – говорит Одетта, растягивая французские слова с присущим ей обаянием. – Однако если никто не возражает, я бы немного осветила эти потемки. – Сказав это, она зажигает спичку и начинает по очереди подносить огонек к каждой свече в помещении. Запах серы наполняет воздух. – Должна сказать, я не удивлена, что первой твоей тревогой стало благополучие Селины, mon petit frѐre[42], – говорит она, обращаясь ко мне. – Я сегодня тайком проследила за ней, чтобы узнать о ее самочувствии. Селина была в окружении друзей, о ней заботятся лучшие врачи города, которые убедили меня в том, что она скоро совершенно поправится, – она будет здорова, как прежде. – Она быстро бормочет, перемещаясь от свечи к свече. – Не говоря уже о том, что она в безопасности. В один прекрасный день в скором будущем она, без сомнений, будет… счастлива… снова. – Она замолкает, ее тонкие брови сходятся на переносице ее вздернутого носика. – Или по крайней мере она обретет душевный покой, коим довольствуются смертные. – Пламя свечей горят ровно и спокойно, окутывая комнату теплым мерцанием.

Смех Буна разливается по комнате, когда он выходит на свет.

– Да будет так, аминь. И правда, все это только к лучшему, братец. Понимаю, что ране еще лишь предстоит зарубцеваться, однако ты знаешь не хуже остальных, что Селина никогда бы не смогла стать частью нашего мира. Бог знает, что бы тогда с ней могло произойти.

– Кое-что произошло, – замечает Джей, тихо ворча. – Найджел чуть не убил их обоих.

– Вообще-то, меня он убил. – Выражение моего лица суровеет, печаль от этой мысли еще слишком сильна. Я останавливаю себя до того, как успеваю сделать новый, совершенно не нужный мне вдох, и снова злюсь от того, что не могу контролировать свой темперамент даже в мыслях. Я продолжаю избирать эту тактику, потому что когда я был смертным, она приносила мне удовлетворение.

Вскоре после того, как я потерял сестру и родителей, Мэделин сказала мне, что каждый раз, когда я чувствую, что вот-вот потеряю контроль над эмоциями, мне следует закрыть глаза, сделать вдох через нос и дважды медленно выдохнуть через рот.

Несмотря на то что я понимаю, что это просто психологическая уловка, я опять пытаюсь повторить старое упреждение – зацепиться за последнее напоминание о своей человечности. Я закрываю глаза. Концентрируюсь на дыхании.

Водоворот запахов наполняет мои ноздри. Аромат цитрусового воска, который используют, чтобы натирать мебель; парфюма Одетты с розовой водой; дорогое масло мирры, которым Гортензия любит брызгать длинные волосы; острый запах меди, исходящий от трости Никодима; даже несвежий дух пыли, которая собирается в бархате портьер. Однако один аромат заглушает все остальные, просачивается в мои мысли, затмевает все чувства и вводит меня в своего рода транс.

Нечто теплое и соленое, и… вкусное.

Еще до того, как я успеваю подумать об этом, я бросаюсь к окну, выходящему на улицу, и распахиваю тяжелые портьеры цвета индиго, не думая о безопасности.

К счастью, солнце уже почти село, и лишь последние его лучи догорают далеко на горизонте. На тротуаре на другой стороне дороги растянулся мальчишка, оступившись в своих не по размеру больших ботинках, на вид ему не больше пяти. Он, рыдая, поднимает глаза на свою мать, как будто уже стоит перед лицом смерти. Алая кровь сочится из его разбитой коленки, стекая на серые камни.

Дурманящий запах меня зачаровывает. Он затмевает все остальные мысли. Я словно Моисей в пустыне. Пророк Иона, которого проглотил кит. Нет, мне вовсе не нужно отпущение грехов. Потерянные души не ищут прощения.

Мой рот наполняется слюной. Нечеловеческая сила горит у меня под кожей. Что-то внутри меня начинает пробуждаться – чудовище, которое я не могу больше сдерживать. Бороться с ним так же нелепо, как перестать дышать. Каждая секунда внезапно на счету, как в момент, когда тонешь и изо всех сил стремишься к поверхности. Мои зубы удлиняются во рту, превращаясь в клыки и пронзая нижнюю губу. Мои челюсти сжимаются, а пальцы каменеют, точно сделаны из бронзы. Если бы у меня был пульс, то уверен, мое сердце стучало бы в груди как Гатлинг[43].

Я прижимаю ладони к оконному стеклу. Оно начинает трещать под натиском моих рук, трещины бегут в разные стороны, точно нити паутины.

В следующее мгновение Бун подскакивает ко мне и хватает меня за руку. Я рычу на него, как дикий зверь. Со слабой улыбкой Бун сжимает пальцы вокруг моего бицепса, чтобы удержать меня.

– Брат, – говорит он успокаивающим тоном. – Ты должен обуздать голод до того, как он тебя поглотит.

Я освобождаю свою руку от хватки Буна с такой силой, что сам отшатываюсь в изумлении. Он делает полшага назад, но суровое недовольство тут же появляется на его лице. И снова он тянется ко мне, однако я хватаю брата за глотку и отшвыриваю к стене у окна, отчего портреты вокруг падают на пол.

Темная кровь выступает на затылке у Буна, две капли пачкают белоснежный воротничок, прежде чем рана заживает со звуком рвущейся бумаги. И несмотря на то что Бун остается внешне невозмутимым, я не могу не заметить испуга на его лице, который появляется и тут же исчезает.