Книга В тени Холокоста. Дневник Рении - Рения Шпигель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да, это истинная правда. Что мне до этого Лабы – сидит и пять часов таращится на меня, пока меня не затошнит? Какое мне дело до этого или еще кого-нибудь, кто на меня пялится? Мне нравится Людвик. Я поворачиваюсь и смотрю, возможно, немного слишком часто; когда встречаюсь с ним взглядом, он слегка улыбается. Это что, шутка? Возможно, вероятно. Почему я до сих пор слова ему не сказала? Почему я убегаю, когда он рядом? Почему я веселюсь, когда он валяет дурака? Почему он мне никогда ничего не посоветует насчет кино, комитета; и вообще он как-то плохо ко мне относится. Тогда почему, когда я оборачиваюсь и смотрю на него, почему он таращится на меня? Загадка. И вообще я сейчас какая-то взбалмошная; мне все время нравятся разные люди, это нормально. Я сказала Норе, что мне нужно волнение, возбуждение, и надо посмотреть в учебнике по биологии о психическом состоянии 16-летних девочек. А она на это отвечает: «О, если тебе нужно возбуждение, прекрати пялиться в книги и найди себе друга». Она с ума сошла! В последнее время она несносна. Получается, что у меня теперь тоже «грязное воображение», как выражается тетя Люся.
Майорко милый, отличный парень, друг. На меня производит большое впечатление Владек; он мне тоже нравится. Откуда я знаю, что делать?
Говорят, весной будет жарко, а потом говорят, что не будет. Меня раздражают эти «освободители». Сейчас время для синиц. Как передавали из Франции Тонко и Щепко[20] «Выпускайте воробьев, держите канареек, весна принесет синиц!»
Бррр… Бррр… Бррр… Не буду даже пытаться объяснить, как я себя ужасно чувствую. У меня проблемы, как у каждого нормального человека. Что, спрашивается?! Я не принцесса, чтобы скучать, но мне явно скучно. Несколько дней я боролась с простудой. Не выходила из дому. Немного читала и никто, буквально никто, меня не навестил, кроме Эды. После бомбежки Нора давно не была (бабушка однажды ее отчитала). В самом деле, с Норой покончено раз и навсегда. Такая дружба хороша, если не длится слишком долго. В конце концов, я с ней общалась, потому что больше не с кем было, но я попытаюсь вне школы с ней видеться как можно меньше. У нас больше не общие мысли, не общие взгляды. Нас ничего не связывает. А то, что мы нравились друг другу, как я поняла, сошло на нет, и с ее стороны тоже.
Сейчас людей интересуют, кажется, только материальные вещи. Что вовсе не удивительно, если гусь стоит 100 злотых, а раньше стоил 4 злотых; литр молока стоит 3,50 злотых, а стоил 15 грошей; пара обуви – 300 злотых, а было 12[21]. Так что меня это совсем не удивляет. Люди платят (кто может) и ждут весны. Она будет! Она придет, обещаю тебе.
Я решила сфотографироваться, все равно с деньгами особенно нечего делать. Выглядываешь на улицу и все, что ты видишь, это очереди, очереди везде, люди стоят в очередях, чтобы купить хлеб, масло, сахар, яйца, нитки, обувь – всё. И если ты думаешь, что через пять часов стояния ты сможешь достать что-то еще, кроме хлеба, то ты очень, просто очень ошибаешься. А если ты, случаем, захочешь купить две буханки хлеба, лучше поостерегись, ты – спекулянт.
Тот, кто трудится,
Мне очень грустно! Я пою, но это ничего не значит. Я смеюсь, но это тоже ничего не значит. Если бы я только могла, я бы выплакала все глаза. Бабушка обрушила на меня весь свой гнев. Я знаю, что им Арианка нравится больше, по сравнению со мной они отдают предпочтение ей. Меня за человека не считают. Мама любила нас одинаково, кому-то больше нравилась я, но Арианка знает, как преуспеть в жизни, она умеет быть в центре внимания. А я сегодня была так рада, хотела написать стихотворение, хотела тебе кое-что рассказать. Но не волнуйся, все снова будет хорошо.
Я тебе долго ничего не рассказывала, так долго… Только не подумай, что я о тебе не думала. Мне ежечасно хотелось с тобой поговорить, только так получилось, что я не могла. Так что я коротко расскажу тебе, что случилось за эти несколько дней.
Приезжал папа (он привез нам провизию), а теперь он опять уехал. Пришло письмо от мамы. Она, возможно, уже во Франции. Я записалась на уроки фортепьяно и решила играть.
А между тем, я больше не влюблена в Людвика. Это не означает, что он мне не нравится, но мне еще нравится и Юрек Новак. У нас хороший класс, есть свой герой, Печонка, который живет на одной улице со мной. Он провожает меня домой, дурачится, стягивает у меня с головы капюшон и т. д. Ирка начала невероятно добиваться Людвика. Я ведь сижу рядом с ними, вижу и слышу все. Например, «Ирка, перестань меня щипать, а то я тебя так ущипну». Они флиртуют как ненормальные. Наш класс – лучший в школе (хотя посещаемость сегодня ужасная, нас всего семеро). Мы уже сбегали с физики три раза. Печонка дурачится, мы хохочем. Лаба все еще влюблен в меня.
Мама в письме написала, что в свой день рождения постоянно думала о нас. Мама говорит, ей очень жаль, что она не получила моих стихов. Я ничего не писала; я такая ужасная, очень ужасная. Бабушка и дедушка относятся ко мне хорошо. Но я теперь совсем одна. Так трудно быть одной со своими мыслями. Это так, так тяжело.
Теперь меня что-то заставляет рисовать; ничего не могу с собой поделать. Все время вижу какие-то образы, например, стрельца. Сгинь, призрак! Ах! Ах! Ах!
Мне надо столько тебе рассказать. В среду был замечательный день, поэтому наш класс прогуливал, в 11 часов утра мы сбежали в Замок. Бросались снежками, пели песни и сочиняли стихи. Я написала стихотворение, которое уже в школьной газете. Наш класс правда очень славный и милый. Мы по-настоящему сблизились, нам хорошо вместе. Но поскольку мы с Норой не входим ни в какую группу, мы решили, что я напишу стих.
