Книга Философия: Кому она нужна? - Айн Рэнд

Множество людей изувечено влиянием подобной неопределенности. Когда такой человек обдумывает желаемую цель или мечту, первый вопрос в его голове – «Смогу ли я?», а не «Что нужно для этого сделать?». Его вопрос означает: «У меня есть врожденная способность?» Такие люди говорят: «Больше всего на свете я хочу быть композитором, но понятия не имею, что надо делать. Есть ли у меня тот таинственный талант, который сделает все за меня?» Такой человек никогда не слышал о предпосылке первичности сознания, но именно она толкает его на безнадежные поиски сквозь темный лабиринт его сознания (безнадежные, так как без обращения к реальности он ничего не сможет узнать о своем сознании).

Если он не сразу бросает свою затею, то неуверенно ковыляет к ее осуществлению. Небольшой успех усиливает его беспокойство: он не знает его причины, и сможет ли он его повторить. Любая маленькая неудача сводит все на нет: он доказывает себе, что у него недостаточно загадочного таланта. Когда он ошибается, то не спрашивает себя: «Чему мне нужно научиться?», а вопрошает: «Что со мной не так?» Он ждет самопроизвольного и всесильного вдохновения, которое никогда к нему не придет. Он проводит годы в мрачной борьбе, сфокусировавшись на растущем внутри монстре сомнений в себе, пока реальность медленно и незаметно проплывает на периферии его умственного видения. В итоге он сдается.

Замените композитора на другую профессию, цель или желание – стать ученым, бизнесменом, репортером или метрдотелем, разбогатеть, найти друзей, сбросить лишний вес, – схема остается той же. Некоторые из ее жертв – шарлатаны, но не все. Невозможно подсчитать количество подлинных умов, особенно в сфере искусств, которые были остановлены или раздавлены мифом о «врожденном таланте».

Неспособные определить, что они могут изменить, а что – нет, некоторые пытаются «переписать реальность», то есть изменить природу метафизической данности. Другие мечтают о Вселенной, где не будет ничего, кроме счастья, – ни боли, ни расстройств, ни болезней, – и удивляются, почему они теряют желание улучшать свою жизнь на земле. Третьи думают, что они были бы смелыми, честными и амбициозными в мире, где каждый автоматически делится своими добродетелями, но не в том мире, какой он сейчас. Четвертые боятся внезапной смерти, поэтому так и не решаются жить. Пятые наделяют всезнанием течение времени и принимают традиции за эквивалент природы: если люди думали так веками, то это, должно быть, истина. Шестые одаривают всесилием и статусом метафизической данности даже не идеи людей, а их чувства, и потворствуют иррациональности других, их слепым эмоциям (таким как предрассудки, суеверия, зависть) вне зависимости от истинности или ложности задаваемых вопросов, говоря: «Не имеет значения, правда ли это, если люди чувствуют, что это правда».

Одни перекладывают вину за свои действия на других; некоторые эту вину принимают. Другие чувствуют вину, потому что не знают того, что никак не могут знать. Третьи – потому, что вчера не знали того, что знают сегодня. Четвертые – по причине того, что не могут донести свои идеи до всего мира без усилий, по щелчку пальцев.

Вопрос о том, как взаимодействовать с природой, отчасти понят по меньшей мере некоторыми; но вопрос о том, как взаимодействовать с людьми и оценивать их, все еще находится в доисторической эпохе. Именно способность к волеизъявлению выделяет человека (даже в глазах тех, кто отрицает существование такой способности) и заставляет его думать о себе и других как о непостижимых, непознаваемых, освобожденных от закона тождества.

Но ничто не освобождено от закона тождества. Ничто из сделанного человеком не обязано было существовать, но, однажды сделанное, оно существует. Действия человека не обязаны совершаться, но, однажды совершенные, они – факты реальности. То же истинно и в отношении характера человека: он не обязан был выбирать то, что выбрал, но, как только он сформировал свой характер, это факт и его персональная идентичность. (Воля человека дает ему большую, но не безграничную свободу менять свой характер; если он это делает, то фактом реальности становится это изменение.)

Результаты человеческой деятельности (материальные и психологические) могут обозначаться как «рукотворные факты», чтобы отличать их от метафизически данных фактов. Небоскреб – рукотворный факт, гора – метафизический. Можно изменить или взорвать небоскреб (как можно изменить или взорвать гору), но пока он существует, никто не может делать вид, что его там нет или он не то, что есть. Тот же принцип применим и к человеческим действиям и характеру. Человек не должен быть никчемным мерзавцем, но пока он выбирает быть им, он – никчемный мерзавец, и обращаться с ним надо соответственно; обращаться с ним по-другому – значит противоречить факту. Человек не обязан быть героем, но пока он выбирает быть им, он – герой, и обращаться с ним надо соответственно; обращаться с ним по-другому – значит противоречить факту. Люди не обязаны строить небоскреб, но, как только они его построили, худшее противоречие – относиться к небоскребу как к горе, как к метафизически данному факту, который «просто произошел, чтобы произойти».

Способность к волеизъявлению наделяет человека особым статусом в двух важнейших отношениях: 1) в отличие от метафизической данности любой рукотворный продукт, будь он материальный или интеллектуальный, не должен приниматься без критики; 2) по своей метафизически данной природе человеческая воля не зависит от других. Волевое сознание для сущности человека – то же самое, что и неизменяемые элементы для природы. Ничто не может заставить человека думать. Другие могут его стимулировать или препятствовать, награждать или наказывать, могут разрушить его мозг наркотиками или дубинкой, но они не могут приказать его разуму функционировать: это его эксклюзивная, суверенная власть. Человеком нельзя командовать, его нельзя подчинить.

Что должно быть «подчинено», так это метафизически данная природа человека – в том смысле, что он «подчиняет» природу всего существующего; это означает, что каждый человек должен признать тот факт, что его разумом не должны «командовать» ни в каком смысле, включая тот, что приложим к остальной природе. Природные объекты могут менять форму, чтобы служить человеку и его целям, но сам человек не может.

В отношении природы «смириться с тем, что я не могу изменить» – значит смириться с метафизической данностью; «менять то, что я могу изменить» – значит стремиться изменять порядок и состав объектов, обретая знание, как это происходит в науке и технологии (например, в медицине); «отличать одно от другого» – значит знать, что никто не может противиться природе, и, когда нельзя ничего сделать, человек должен спокойно это принять.

В отношении человека «смириться» – не значит согласиться, а «изменить» – не значить принудить. Человек должен принять факт, что разум остальных находится вне его досягаемости, как его собственный – вне их досягаемости; человек должен принять их право делать свой выбор и согласиться или нет, одобрить или отвергнуть, присоединиться к ним или противостоять – как подскажет его разум. Единственный способ «изменить» человека – тот же, что «меняет» природу: знание должно использоваться как средство убеждения только тогда, когда и если разум людей активен; если же нет, то их надо оставить на попечение последствий собственных ошибок. «Отличать одно от другого» – значит, что никто не должен принимать рукотворное зло (других видов нет) с тихой покорностью и подчиняться ему добровольно; и даже если человек заключен в клетке диктатуры, где нельзя ничего сделать, спокойствие приходит вместе с пониманием, что он не должен с ней соглашаться.