Книга Вопрос о братстве. С комментариями и объяснениями - Николай Федоров

Наука не должна быть знанием причин без знания цели, не должна быть знанием причин начальных без знания причин конечных (т. е. знанием для знания, знанием без действия), не должна быть знанием того, что есть, без знания того, что должно быть; это значит, что наука должна быть знанием причин не вообще, а знанием причин именно небратства, должна быть знанием причин розни, которая делает нас орудиями слепой силы природы, вытеснения старшего поколения младшим, взаимного стеснения, которое ведет к тому же вытеснению. Таково общее значение вопроса о небратстве, а отсюда следует, что смысл братства заключается в объединении всех в общем деле обращения слепой силы природы в орудие разума всего человеческого рода для возвращения вытесненного.

Знание, лишенное чувства, будет знанием причин лишь вообще, а не исследованием причин неродственности; ум, отделенный от воли, будет знанием зла без стремления искоренить его и знанием добра без желания его водворить, т. е. будет лишь признанием неродственности, а не проектом восстановления родства. Последствием бесчувственности является неродственность, а именно: забвение отцов, и распадение сынов. (Неродственность в ее причинах обнимает и всю природу, как слепую силу, не управляемую разумом.) Но как только ум приходит в чувство, то начинается воспоминание отцов умерших (музей), а вместе и соединение сынов этих умерших, а также и отцов, еще живущих (собор), для воспитания своих сынов (школа); полнота же чувства есть объединение всех живущих (сынов), полнота воли, или совокупного всех живущих действия, есть воскрешение всех умерших (отцов), собор всех оживших, или объединение рожденных для воскрешения умерщвленных, умерщвленных путем рождения и питания. Но что же нужно, чтобы музей и собор достигли такой полноты?

Неродственность в ее причинах… не управляемую разумом — Федоров расширяет объем понятий «неродственность» и «небратство» и ареал их применимости, относя их не только к человеческому обществу, но и к природе, подчеркивая, что «неродственным» и «небратским» является сам природный порядок существования, основанный на борьбе существ, вытеснении, пожирании, смерти. Младший современник Федорова В. С. Соловьев в работе «Смысл любви» (1892–1894) писал о «двойной непроницаемости», лежащей в основе «вещественного бытия»: «непроницаемости во времени», когда «всякий последующий момент бытия не сохраняет в себе предыдущего», и «непроницаемости в пространстве», в силу которой вещи и существа не могут занимать одновременно «одной части пространства», но «необходимо вытесняют друг друга» (Соловьев В. С. Сочинения: В 2 т. Т. 2. М., 1988. С. 540, 541).

Если предмет науки заключается в разрешении вопроса о причинах вообще, то это значит, что наука занята вопросом «Почему сущее существует?», так как оба этих вопроса очевидно однозначащи. Вопрос же, почему сущее существует, — вопрос очевидно неестественный, совершенно искусственный. Но как неестественно спрашивать, почему сущее существует, так вполне естественно спросить, почему живущее умирает… И этот вопрос, как и вопрос о братстве, был бы поднят философами и учеными, если бы братство существовало между людьми; но в отсутствии братства вопроса не видят или, по крайней мере, из него не делают задачи, цели исследований; а между тем одна лишь эта цель и могла бы придать смысл существованию философов и ученых, но уже не как сословия, а как временной лишь комиссии.

От разрешения вопроса о том, обратится ли ученое сословие в комиссию для объединения, собирания, зависит решение общего вопроса о замене вытеснения возвращением вытесненного, о замене прогресса воскрешением, неродственного типа организма — родственным типом нераздельной Троицы… Меняя свое положение высшего сословия на положение комиссии, ученые потеряют лишь мнимые, совершенно мнимые преимущества, приобретут же действительные. Все воззрения, обусловливающиеся сословным положением ученых, потеряют тогда всякое значение; мир тогда не будет лишь представлением (как это неизбежно для кабинетных ученых, лишенных деятельности и осужденных на одно созерцание, на одно пожелание без средств к осуществлению); представление мира будет тогда проектом лучшего мира, составление и осуществление которого и будет задачею комиссии; тогда исчезнет пессимизм, но не будет и того оптимизма, который лишь обольщает, стараясь представить мир лучшим, чем он есть; тогда незачем будет скрывать от себя зло, незачем будет стараться уверить себя, будто смерти нет; но и признавая существование зла во всей его силе, мы не будем терять надежды, что в соединении всех разумных сил найдем возможность давать направление силе неразумной, производящей зло, смерть и все происходящие от сего бедствия. Признавая имманентное воскрешение, мы полагаем предел пытливости человеческой, направленной к трансцендентному, к мысли без дела; но, осуждая спиритизм и вообще стремление к внемирному, мы не стесняем, однако, человека, ибо показываем, что область доступного ему имманентного так широка, что нравственное, родственное чувство, всемирная любовь найдет в ней полное удовлетворение.

О замене прогресса… типом нераздельной Троицы — противопоставление двух типов устроения общества: общества, построенного «по типу организма», на основе субординации, разделения функций, неравноправности, дробности частей, и «по типу Троицы», где личности, как три Лица Троицы (Бог-Отец, Бог-Сын, Бог-Святой Дух) существуют «нераздельно и неслиянно», связаны союзом любви и творчества, Федоров дает в III–IV части «Вопроса о братстве…».

Трансцендентное — то, что принципиально находится вне человеческого опыта и недоступно ему.

Имманентное — пребывающее внутри вещи, явления как одно из их свойств.

Необходимым следствием выделения ученых в особое сословие являются три порока: первый, коренной, есть превращение мира в представление, в фикцию; то, что в жизни эгоизм, солипсизм и все преступления, из него вытекающие, — все это нашло свою формулу в философском выражении «мир — мое представление» (эготизм), которое и есть последний результат всего критицизма. Обращение мира в представление есть последнее слово ученого сословия; будучи порождением праздности, внешнего бездействия (если мышление не считать делом, действием) и индивидуализма, превращение мира в представление есть последнее исчадие праздности как матери пороков, и солипсизма (или эгоизма) как отца преступлений. Следствием этого главного порока (обращение мира в представление) являются два другие: морфинизм и гипнотизм, потому что если мир есть представление, то обращение неприятных представлений в приятные посредством морфина, эфира и т. п. было бы уже решением мирового вопроса, ибо это соответствовало бы устранению всех страданий и замене их наслаждением; гипнотизм же решает тот же вопрос еще проще: он считает себя способным избавлять от всяких болезней и пороков силою одного только желания. Но прибегать к морфину — это значит одурманивать себя, лишать себя разума и чувства; прибегают же к этому средству потому, что в жизни нет достойного разума применения; человек только тогда не будет одурманиваться, когда обращение слепой силы в разумную будет его делом, ибо обратить слепую силу в разумную — значит всю жизнь сделать таковою же.

«Мир — мое представление» — отсылка к идеям немецкого философа А. Шопенгауэра. В своем главном сочинении «Мир как воля и представление» (1818) утверждал, опираясь на И. Канта, что чувственный мир есть представление, формируемое человеком как познающим существом.