Книга Горгона - Валерий Бочков

Музей изящных искусств имени императора Александра III, переименованный коммунистами почему-то в Пуш кинский, создавался в первую очередь как художественно-образовательный институт. Инициатором стала Петербургская академия художеств, главной идеей — собрать под одной крышей предметы искусства от античности до Возрождения — разумеется, копии — от «Дискобола Праксителя до шедевров Донателло и Микеланджело. Студенты — будущие живописцы, зодчие и скульпторы должны были стать основной аудиторией. Суть коллекции — не просто собрать экспонаты, задача ставилась куда более амбициозная: предметно показать процесс эволюции искусства. От простейших, наивных форм, до почти божественного совершенства.

Западная цивилизация с момента зарождения пребывает в состоянии страстной любви к античности. За всю историю человечества ни одна другая культура не обожала другую так, как Запад обожает Древнюю Грецию. И как любая страсть подобного рода она не отличается объективностью — ведь образ любимой не более чем проекция фантазий пламенного ухажёра. Культ поклонения античности тотален — от канонизации архитектуры, скульптуры, литературы, философии, театра, даже спорта, до идеализации простого человека, жившего в ту славную эпоху. Всё античное именуется «классическим», то есть награждается высшей пробой и становится эталоном.

Античный мир в сознании европейца — это мир гармонии. Стареющий Гёте представлял Элладу страной прекрасных форм и идеального порядка, пребывающих в абсолютной гармонии и безупречном равновесии, мир, где эмоции подчинены разуму, а здравый смысл является главным законом; где мускулистые боги запросто навещают простых рыбаков и соблазняют румяных пастушек, оставляя по деревням златокудрых пацанов, которые впоследствии завоёвывают царства.

Как же был разочарован юный Пушкин, когда, желая воочию лицезреть потомков славных эллинов, они с Дельвигом поднялись на борт греческого торгового судна, пришвартованного в порту Санкт-Петербурга. То был двухмачтовый «купец», грязный и смердящий, как хлев, с командой, больше похожей на цыганский табор. Пьяные матросы играли в кости, они гоготали и ругались, спор тут же переходил в драку; капитан, тоже пьяный, ответил поэту, что ему плевать на Гарибальди и независимость Греции, поскольку вся эта патриотическая возня вредит его коммерции.

Ни одной капли благородной эллинской крови не сохранилось в природе. Она растворилась без следа в густой крови варваров — ещё бы, две тысячи лет войн и нашествий. Великая цивилизация исчезла. Остались мраморные руины на Акрополе, каменные атлеты и статуи гладких женщин с отбитыми руками по музеям мира, но не это главное, — каждая приличная цивилизация оставляла после себя предметы искусства, в конце концов искусство это не более чем попытка человека обрести бессмертие, остановить время. Эллины дали нам гораздо больше, чем коллекцию мраморных статуэток или живописные развалины на холме, они подарили человечеству идею. Идею свободы. Идею человеческого достоинства.

В Элладе мерой всего стал свободный гражданин. Не всемогущий бог и не грозный царь, не свирепые традиции, возведённые в закон и не мрачные суеверия, превратившиеся в образ жизни. Свободный человек, как точка отсчёта, как смысл и цель государственного устройства.

В истории человеческой цивилизации такое произошло впервые. И как результат — интеллектуальный взрыв невиданной силы. Медицина и астрономия, математика и архитектура, философия и юриспруденция, греки вплотную подошли к открытию концепции эволюции, к пониманию устройства солнечной системы — всё, чем пользуемся сегодня берёт свои истоки там, в Элладе.

И недаром над входом в храм Аполлона, где хранился Дельфийский оракул, был выбит девиз, который гласил не «Бойся гнева богов», а «Познай себя».

10

— Знаешь что, душа моя, — начала Ида почти ласково, — ты кончай эти свои ностальгические экскурсии…

— Чего вдруг? — насторожилась я.

По обочинам шоссе тянулись дохлые подмосковные рощи, иногда на обочину выпрыгивал какой-то сарай с пёстрой вывеской, которую я не успевала прочитать. Тут же в кабину проникала вонь сгоревшего на углях жира.

— Застрянешь там. Во тьме веков. А мне придётся за тебя отдуваться в нашем прекрасном настоящем.

Придерживая руль одной рукой, она нашарила сигареты в сумке, сунула одну в рот.

— Не кури, — буркнула я, — вон заправка. У нас бензин на нуле.

— Ну ты зануда… — проворчала она, прикуривая.

Опустила стекло, выдула дым в окно. Сдвинув очки к носу, подмигнула мне в зеркало. Вот ведь стерва.

При заправке была харчевня. Перед входом стоял длинный стол из некрашеных досок и пара кривых лавок. Утоптанная в камень глина пестрела от мелкого мусора — вдавленных пивных пробок, окурков, фантиков. Если не вглядываться, то выглядело это почти красиво. Вроде мозаики. Пацан лет четырёх сидел на корточках и что-то там внизу внимательно разглядывал. Его мамаша, неопрятного вида деваха с жёлтыми волосами, собранными в хвост торчком, лениво наблюдала за ним из-за стола. С равными промежутками она отхлёбывала из пивной бутылки. После каждого глотка с отвращением морщилась, точно в бутылке был яд.

Мы с Идой устроились на другом конце лавки. Минералка и ватрушка показались нам наиболее безопасным выбором в меню.

— Стас! — позвала деваха. — Подика-сь к маме.

Мальчишка продолжал пялится в землю под ногами. На нём были шорты и грязная белая майка размера на три больше.

— Стас! Брось ковыряться в говне! — уже громче. — Мухой к маме!

Никакой реакции. Мамаша отпила пива. По шоссе с рёвом промчалась фура. Грохот стих и стало слышно как в пыльной траве трещат кузнечики.

— Я сказала! — рявкнула деваха. — А ну бегом сюда!

Пацан вздрогнул, оглянулся. Потом снова уставился в землю, тут же забыв про мать. Ещё бы — там был жук! Большой и усатый, а главное, блестящий, будто и отлитый из бронзы.

— Последний раз повторяю!

Мальчишка вжал голову в плечи, он наверняка знал, что последует дальше. Но оставить жука было выше его сил. Никогда в жизни ему не встречался такой удивительный жук. Не только красивый, но шустрый — не то что обычные жуки. Мальчишка указательным пальцем переворачивал его на спину, но тот, будто циркач, тут же делал кульбит и снова стоял на всех шести лапах.

Минералка оказалась комнатной температуры, а ватрушка по вкусу напоминала мокрый картон с творогом. Деваха допила пиво, поморщилась, остатки пены вылила на землю.

— Ну всё, зараза! Я тебя предупреждала…

Она встала. Плечистая, с покатой, как у борца, спиной. Тесная майка задралась, обнажив дряблый живот с синей татуировкой вокруг пупка. Наколка изображала то ли солнце, то ли цветок. Мальчишка сгорбился, затылком почуяв приближение беды. Деваха в два шага оказалась рядом. Подлетев, она первым делом раздавила жука. После размахнулась и со смаком влепила звонкую оплеуху сыну. По бритому затылку. Пацан тут же заревел.