Книга Лунный бархат - Максим Далин

— Я тороплюсь. Документы покажу, если так уж…

— Я сказал — в дежурную часть, — в тоне молодого звякнул начальственный металл.

Женя взглянул напоследок на спящую малютку и отдал ее усатому, который принял ребенка неловко, но безропотно. Молодого же поймал за локоть и повернул к себе.

— Слушай, дружище, ну тороплюсь я. Забери козявку и пристрой — Родина тебя не забудет.

Начальственная мина стерлась без следа. Молодой моргнул, глуповато, но мило улыбнулся и подался вперед. Женя потрепал его по щеке — и не встретил никакого отпора; парень истово закивал, продолжая нежно улыбаться. Женя догадался, что его состояние сейчас напоминает обыкновенную эйфорию смертного, которого приласкал Хозяин, и приказывать можно все, что угодно.

«Я же позвал этого придурка, позвал, как Вечные Князья… Да-с, похоже, что силенок у вас прибавилось, ваше сиятельство. Гипнотизер недоделанный. Ну что ж, используем зло на благо».

— Давайте, ребята, несите дите в тепло, а то простудится.

Молодой печально вздохнул и с явной неохотой направился в сторону пикета. Старший побрел за ним, прижимая спящего ребенка к животу. Женя несколько минут смотрел им вслед, потом побрел прочь.

— Так вот… Я хотел тачку поймать, чтоб скорее добраться домой. Хвать за карман — а он пустой. Моя мелочь у Лизы осталась, а ее бумажник — в куртке, а куртку я там забыл, в «Лунном бархате» этом… И вот я, значит, оказался около площади Восстания, идти мне, сама понимаешь, до родных новостроек черт знает сколько, а времени уже шел второй час ночи. Я заторопился, хотя и знал, что светает поздно… Чудно как: я ведь понимал, что уже мертвый, но все равно было страшно, как живому. Еще раз умереть страшно, по-настоящему…

Из всей одежды на Жене остались только костюм с шелковой рубашкой да ботинки, но он почти не чувствовал холода и сырости. Он шел очень быстро, тело повиновалось охотно и легко, как тело крупного хищника. Ночь летела рядом и вокруг, благоухая дождем, и Женя впервые ощутил в холодном аромате октября чуть уловимый ужасный душок, от которого на звере внутри него встала дыбом шерсть.

Запах смерти.

Ночную сущность города пришлось пересмотреть, пришлось изучать, и принимать заново. Город, знакомый с детства, любимый, родной, оказывается, имел двойное дно — и там, на дне, происходило нечто, о котором Женя пока не имел ни малейшего понятия.

О, этот двоящийся город, ночной мираж…

Серебристо-черный лабиринт улиц то там, то тут пересекают незримые, но осязаемые границы между бытием и инобытием. Деловитый прохожий проскочит эту зону, не заметив разницы, не опуская воротника, не обращая внимания на еле ощутимую перемену дыхания, но стоит всмотреться в электрический полумрак, вслушаться, подышать поглубже этой мокрой мглой — немедленно обрисуется явственное различье. Чужой тебе город — и в лицо пахнет странным, сладким, пряным ароматом, ветер простонет неприкаянной душой, заскулит бездомным щенком, взвоет с привизгом, тихонько и зловеще — и в душу вползет медленная, сладкая, тягучая жуть, болезненная истома, нежная ноющая боль… Такое приходит в путаных снах переутомленного или больного смертного — тогда вкрадчивые, кромешно-прекрасные видения спутываются с ужасными призраками в плотный клубок бесконечного кошмара.

Только не беги. Тогда, быть может, встречный прохожий не узнает тебя и даже не попытается заглянуть тебе в лицо. Моли судьбу и уповай на языческих божеств, хозяйничающих по ночам, чтобы эта встречная тень оказалась обычным смертным — уличным бродягой, укуренным подростком, наемным убийцей, но смертным существом. Тогда он, может быть, пройдет мимо. Но если это нечто другое, а тем паче — парадоксальное создание с двойной, под стать городу, личиной… Тогда ты можешь раствориться в этом мокром струящемся сумраке и мертвом лиловом свете…

Обманчивая тишина. Фальшивое спокойствие. Сон, который оказывается притворством подкарауливающего врага, беспамятством несчастного друга. Что ж теперь с этим делать?

Женя шел, пролетая насквозь призраки прошедших и забытых трагедий, лепечущие, провожающие странными тоскливыми взглядами. Унылая тень бомжа, сбитого машиной, пробормотала что-то о десятке на опохмелку. Девушка-самоубийца всхлипывала, сидя на асфальте у стены того самого дома, с крыши которого шагнула последний раз. Парочка наркоманов, дружно «двинувших кони» вследствие «золотой вмазки», лениво взглянули пустыми осоловевшими глазами. Все они ждали, явственно ждали чего-то.

На знакомом Жене кладбище призраки скользили над палыми листьями тающими клочьями серого тумана, исчезали и появлялись в желтоватой полумгле героями закончившихся фильмов на стертой некачественной кинопленке. На свежей могиле мальчика, убитого в Чечне и вернувшегося домой в запаянном гробу, пили заупокойную водку и беседовали такие же мальчики, погибшие в свое время в Афганистане. Женя слышал обрывки реплик о «духах» и «чехах», провокациях и засадах; старые ветераны снисходительно называли новичка «салагой» и «мальком», но слушали с интересом, шаря воображаемые сигареты в карманах обгоревших окровавленных «хэбэшек». Они ничего не ждали и никуда не торопились. Или Жене это показалось?

Но все эти расплывающиеся голограммы прошлого не так царапали сердце, как какие-то темные волны, исходящие от еще живущих, которые цеплялись за жизнь из последних сил, в последние трагические секунды. Женя еще не научился определять направлениe звука и запаха, место действия разворачивающихся драм — но появившееся изощренное чутье уже рисовало во встревоженном воображении ужасные картины чужих смертей. Кого-то убивали. Кто-то мучился в агонии из-за смертельной болезни, собравшейся нынче с силами. Кто-то глотал снотворные таблетки или закидывал на шею петлю. Ночь была полна воплей о помощи, причем чувство было такое, что все эти неслышные вопли обращались к нему, именно, конкретно к нему. Он не знал, что с этим делать. Распыленная по ночи чужая боль ощущалась так явственно, что Сеня помимо воли все ускорял шаги. Детская память подсказывала — дома безопаснее, дома призраки и ужас уйдут, рассыплются — стоит только укрыться одеялом с головой… И Женя оказался рядом с собственным домом на удивление быстро.

Утро еще только начиналось. Задребезжали первые полупустые трамваи, ночная всепогодная девка, пьяная и сонная, с размазанной косметикой, осведомилась о времени и стрельнула сигарету. Первые утренние прохожие, хмурые и спящие на ходу работяги, проскакивали мимо, глядя в землю.

Дом был освещен парой ранних окон. Заскочив в теплый, воняющий кошками мрак подъезда, Женя успокоился и нервное напряжение, вытягивающее струями нервы, отпустило…

— Ну вот. Дома я окно занавесил ковром со стены, чтобы свет не просочился — было довольно глупо, но тогда это меня не интересовало. Я еще выскочил на улицу за кагором — в ночной ларек, во дворе у нас. В общем, совсем вернулся только в седьмом часу. Мне все казалось, что солнце сейчас взойдет, только и успокаивался тем, что пасмурно, в сущности… но я не знал, как мы на свет сквозь облака — реагируем или нет. Рисковать не хотелось. Ты прости, что я тебе так, во всех подробностях… мне ж больше по-настоящему поговорить было не с кем уже две недели…