Книга Не гореть! - Марина Светлая

И именно тогда, сходя с ума от горя, родители снова вспомнили, что у них есть еще и Оля. И Оля — никак не может их разочаровать. Она ведь умница. Тихая, спокойная умница.

Вот только в ту пору тихая, спокойная умница определилась с профессией. В тринадцать лет Оля Надёжкина точно знала, что хочет работать спасателем. Сначала спасателем — потом пожарным следователем.

Куклы отставлены в сторону. Учебники взяты в руки. Гантельки — тоже. Оля записалась в спортивную секцию. Сначала на легкую атлетику, позднее — на тхэквондо. И уяснила для себя главное — для того, чтобы добиться результатов там, где ей нужно, она обязана быть лучшей в том, что делает.

И все постепенно налаживалось. Диана шла на поправку — пересаженная кожа приживалась. Она вернулась домой. Семейство, продолжая кудахтать над ней, входило если не в привычное жизненное русло, то, во всяком случае, прекращало жить в состоянии постоянной истерии. И это кудахтанье — стало отправной точкой в том, что позднее Дианой было охарактеризовано как «они душат меня своей заботой».

А у Оли в последующие четыре года наступил период почти гармонии в отношениях и с матерью, и с отцом. С Дианой они по-прежнему не были близки, но Оля впервые приобщилась к необходимости опекать ее и баловать. Это объединяло их троих до Олиных семнадцати лет, когда она получила коричневый пояс по тхэквондо, школьный аттестат с отличием и объявила о своем намерении поступать в харьковский университет гражданской защиты.

Вот тогда все и покатилось к чертям.

Итог двадцати двух лет жизни — собственная мать стоит здесь, совсем рядом и не-по-ни-ма-ет.

Оля медленно отстранилась и повернулась к закипевшему чайнику. Насыпала заварку в чашку, залила кипятком.

— Твой чай, — мягко сказала она. — А со мной все в порядке. Подумаешь, коленку ушибла. Не перелом же.

Мать непонимающе воззрилась на чашку, потом на дочь, словно та была инопланетянкой и совершенно не понимала земного языка.

— Я не про твою коленку сейчас говорю, — попыталась она снова объяснить несмышленышу, по странной случайности оказавшемуся родным ребенком. — Я говорю о твоем будущем. Твоей жизни. Я все еще не теряю надежды, что смогу донести до тебя…

— Моя основная задача сейчас — это донести до тебя чай, — улыбнулась Оля, перебивая ее. — Если не трудно — возьми сама. А с будущим у меня все более чем определенно. Сдам сессию, уйду на практику, напишу диплом. Вернусь в родную часть дипломированным специалистом.

— Рада за твою часть! — не сдержавшись, в сердцах сказала Влада. — В общем, как знаешь. Дом я все равно продам. Квартиру тебе купим. А дальше можешь по-прежнему обижаться! Мы с отцом делаем все, что в наших силах, тебе же нет до этого никакого дела.

— Когда продашь? — чуть более хрипло, чем ей самой хотелось бы, спросила Оля.

Мать подошла к столу, забрала чай и помешала ложечкой. Привычка неискоренимая, несмотря на то, что она давно отказалась от сахара. Потом посмотрела на дочь и уже без лишних эмоций проговорила:

— До конца года все останется, как есть. Но от рухляди надо избавляться.

Сказала, как припечатала.

Оля так и осталась припечатанной. До самого конца их неловкого прощания. И глядя, как мать на высоких каблуках и в дорогущем пальто, явно от какого-то известного бренда, уверенной походкой направляется к воротам, среди желтых неубранных листьев ее самого лучшего на земле садика, она испытывала жгучий стыд за то, что довела собственный дом до такого состояния. Влада не была здесь с похорон. Год уже. Контраст — лишним аргументом в копилку прочих, доказывавших Олину несостоятельность. А ведь всего-то и надо было — вооружиться граблями да все это сгрести в кучу. И немного пройтись с секатором среди кустов и деревьев. Но, будь она неладна, чертова нога, которую Оля сейчас тащила за собой, уподобившись капитану Джеймсу Флинту, чтобы закрыть ворота. Совершенно раздавленная и выпотрошенная, в чем ни за что не призналась бы. Никогда и никому.

Надёжкина, в конце концов, еще ни разу не спасовала. Даже в куда более неприятных ситуациях. Как мать скрылась в автомобиле, таком же, как она сама, добротном и элегантном, Оля не досмотрела. Калитку захлопнула раньше. Развернулась к гномам и грубовато поинтересовалась у них:

— Ну? И что делать будем?

Гномы почему-то не ответили. Они были по самые камзолы в листве. И вообще, их на зиму лучше убрать в сарай. Только, кажется, оттуда на свет они уже никогда не вернутся.

Доковылять до дома в один присест не вышло. По пути Оля почти рухнула на качели, те жалобно скрипнули и стали раскачиваться под ее птичьим весом. Ногу лучше держать в горизонтальном положении, — вспомнилось ей. И она осторожно переместила ее на дощатое сиденье. Откинулась головой на стальной канат, державший конструкцию, и прикрыла глаза. Мысли были созвучны ветру. Ничего в них не проносилось, пустота. Пустота и едва слышный шелест крон в поднебесье. Оля распахнула веки и вперилась в бескрайнюю синеву, венчавшую ее мир. Иногда ей казалось, что она так глубока лишь здесь и больше нигде.

А еще иногда ей казалось, что черная полоса, в которую она умудрилась угодить в последнее время, никогда не закончится. В глубине дома разрывался телефон. Наверняка Жора, раздобывший ее номер не иначе у Машки, предательницы, наяривает. Придурок.

У него совсем тормоза сгорели.

И у Оли сгорели.

У нее отсрочка до Нового года. Меньше двух месяцев. У нее раздолбанная нога и два несданных заказа. У нее сессия на носу. И она ни за что не согласится на «удобную, небольшую и сразу с ремонтом» квартиру. В конце концов, это действительно не ее имущество. И плевать тут, справедливо это или нет.

Нужно всего лишь составить тактический план. Стратегический уже озвучен матери.

Долечить колено.

Закрыть больничный.

По возможности возвращать физические нагрузки.

Найти жилье.

Найти жилье.

Надо найти жилье.

Интересно, на какие варианты она может рассчитывать на зарплату диспетчера ГПСЧ и нестабильную подработку?

Оля нервно рассмеялась, и одновременно с ее смехом в доме зазвучал звонок. Не телефонный. В дверь. В смысле, в калитку.

Она вернулась на эту землю, и на этой земле ей надо было сделать десяток шагов назад к воротам, которые были закрыты всего-то минут двадцать назад. Костеря все на свете, а особо — собственную неуклюжесть (это ж надо было так шандарахнуться!), Оля поплелась открывать.

За воротами оказался Басаргин — неожиданно лохматый и с большим пакетом в руках.

— Привет! — сказал он, едва калитка распахнулась. — Как ты?

Оля опешила. Смотрела на непонятно откуда взявшегося Дениса посреди ее самой дурацкой за всю жизнь осени и чувствовала, как медленно вниз ползет челюсть. До тех пор, пока не сумела выпалить в ответ: