Книга Министерство по особым делам - Натан Энгландер

– Никому, – согласилась Лилиан.

Кадиш сел, оперся о боковину дивана, вытянул ноги. Пепельницу переставил на пол.

– Ну и денек, – сказал он.

– Да уж.

Лилиан улыбнулась, шагнула к дивану – сесть. Кадиш задрал ноги, Лилиан проскользнула под ними, хлопнула мужа по коленям. Закрыла глаза, стараясь расслабиться. Прислушалась: звучит ли из комнаты Пато музыка? Она доносилась оттуда всегда и всегда громыхала. Но сейчас ничего не слышно – либо он сидел в наушниках, либо отрубился, а игла застряла. Рабы собственных привычек, что отец, что сын. Оба обожают то, что знакомо.

– Спит? – спросила Лилиан.

– Гуляет, – последовал ответ.

Лилиан вздрогнула и, насупившись, уставилась на мужа, стараясь вникнуть в смысл сказанного.

Уставилась на мужа, а сердилась на себя. Как она не кинулась в комнату сына сразу, проверить, на месте ли он в такой день, в день переворота? А тут еще Кадиш, которому все до лампочки, которому ничего нельзя доверить даже на несколько часов.

– Гуляет? – переспросила Лилиан.

– С волосатиком. Ну такой – похож на осьминога, кругом одна голова.

– Рафа, – догадалась Лилиан. И добавила, вне себя от беспокойства: – Пора бы знать, как зовут друзей твоего сына.

– Короче, этот Рафа зашел, и они намылились в какой-то бар.

Лилиан столкнула ноги Кадиша с колен – так он выпрямится, и она сможет встать и заглянуть ему в глаза.

– Это какой же бар сегодня открыт? Как ты мог его отпустить? – Она посмотрела на дверь, словно ожидала, что из нее выйдет Пато. Потом спросила Кадиша, уже спокойно: – Неужели тебе родного сына не жалко?

– Говорил я ему. Да разве он послушает?

– Надо было его связать. Задержать. Если сын тебя не слушает, значит, надо его скрутить и сесть ему на спину.

– Невозможно, – сказал Кадиш. – Держать сына в узде отец не может. Эти еврейские бунтари слушают только своих мамочек. Отцы для них – пустое место.

Глава седьмая

В первые недели после переворота в контору Лилиан стали приходить люди, у которых было что страховать и было чем заплатить за страховку. Бизнес шел в гору, рос и уровень клиентуры. При встрече с ошарашенными гражданами, приходившими страховать свою жизнь, Густаво был воплощенная вежливость на аргентинский лад. Посетители все время переспрашивали, не понимали самых простых вещей и так или иначе кружили вокруг одного вопроса: что будет, если я умру?

– Получите страховку, – говорил в таких случаях Густаво. Потом, сказав «не дай бог», устало улыбался. На вопрос о деньгах Густаво отвечал успокаивающе, но отстраненно. – Страховщик проводит выплату, – говорил он. – Вы, то есть оставшаяся после вас семья, присылает нам свидетельство о смерти. Мы сообщаем компании, после чего…

После чего Густаво делал жест, обозначавший простоту, легкость и надежность процедуры. Он никого не обманывал. Все должно было пройти без сучка без задоринки – при наличии свидетельства о смерти. Слухи доходили и до Густаво. Поэтому в каждом случае он обязательно подчеркивал такое условие. Клиенты либо обращали на это внимание, либо нет.

Страховки выписывала Лилиан, Фрида печатала бланки, в них указывались адреса, по которым следовало отослать страховую премию в случае беды. А получатели страховки проживали в Гаване, Майами, Риме и на Манхэттене. Каждый иностранный адрес вгонял Лилиан в уныние. Ничего хорошего это не предвещало. Мужчины и женщины, которым было чего опасаться, уже отправили свои семьи за рубеж.

Лилиан смотрела, как Густаво выводит из кабинета одного из таких клиентов, депутата, она видела его по телевизору. Без эфирного освещения и густого грима он выглядел просто-напросто стариком. Густаво шел с ним вплотную, приподняв руку, словно намереваясь его обнять. Но руку так и не опустил. Рука лишь указывала направление, и гость, наткнувшись на нее, сориентировался и зашаркал к двери.

С клиентами, от которых особой прибыли ждать не приходилось, Густаво вел себя исключительно деликатно, ловко он обходился и с теми, кто тащил кучи денег, происхождение которых было трудно объяснить, а таких тоже хватало. В результате сливки общества обращались к его агентству все чаще.

Надо сказать, что родословная Густаво была не без изъяна. Меняется правительство – того и гляди поменяются приоритеты. А несколько поколений назад в роду Густаво – пусть он к этому отношения и не имел – появилась изысканная и совершенно не-пероновская фамилия.

Какие-то звуки определяешь безошибочно, даже если раньше их и не слышал. С первым же выстрелом Лилиан поняла: именно этого она и ждала. Полусонная, она села в постели, точно зная, что это такое. Раздался еще один выстрел, потом – автоматная очередь. Кадиш продолжал похрапывать, и Лилиан не стала его будить. Пригнувшись, она – хотя окон в коридоре не было – прокралась к комнате Пато. Сын спал, накрывшись одеялом, и Лилиан подошла к окну. Глянула в щель под шторами – открывать их побоялась. Криков или звука шагов она не услышала. Не тревожили тишину и автомобили. Потом ночная побудка повторилась, и Лилиан попыталась понять: то ли стреляют по очереди – а значит, это перестрелка, – то ли так стреляет один автоматчик.

Сколько волн омывает их прекрасный город! Волну затишья сменит волна преступности. Потом накатит волна похищений и выкупов, волна политических обещаний, террор левых, за ним – отряды смерти правых. С новым правительством улицы станут чище, а жизнь, хоть и напряженная, станет безопаснее – вот чего Лилиан ждала. Однако пришел черед другой волны, волны сведения счетов, и ее Лилиан, пожалуй, боялась больше всего. Пато сказал об этом, когда они с отцом нашли убитого парня. Что, если начнут убивать ни в чем не повинных?

В Буэнос-Айресе всегда надо быть начеку. Это все равно как стоять в океане, спиной к волнам. Думать или не думать, что там сзади – дело хозяйское. Но на тебя, набирая силу, обязательно обрушится волна.

Пальба прекратилась. Лилиан посмотрела на часы в комнате Пато. Немного за полночь. Весь сыр-бор занял три-четыре минуты. Несмотря на мощную встряску (а может, из-за нее), Лилиан заснула прямо тут же, на полу, между кроватью сына и окном. Проснулась уже с рассветом. Приняла душ, оделась, пошла в булочную, а заодно и узнать новости. На этот раз, как ни странно, в утренних газетах их уже опубликовали. На разных улицах города найдены трупы семи бунтарей. Интересно, подумала Лилиан, далеко ли распространяется звук? В их части города убитых не оказалось.

Лилиан часто пыталась представить: что сказали бы о ее жизни родители, не спи они мирным сном на респектабельном кладбище Объединения общин. Не бог весть что, не лучше и не хуже той жизни, какую они старались ей дать. Зато она и Кадиш произвели на свет чудесного сына, высокого, красивого, умного, в десять раз более независимого, чем она. И если, проходя мимо, Кадиш останавливался у могил покойных родственников жены далеко не всегда, то не было зятя, который так много времени проводил бы поблизости от них. «Что это за корни? – ворчали они, когда она стала встречаться с Кадишем. – Что за прошлое?» Они дули в эту дуду до бесконечности, а Лилиан возражала: прошлое, которое их смущает, вовсе не Кадиша.