Книга Про людей и звеzдей - Ирина Майорова

– Как на седьмую? – изумилась Уля. – У нас же там всегда телки топлес и в развратных позах, а эти все в лифчиках…

– Вот и я о том же. Только что делать, если баб с голыми сиськами в запасе больше нет.

– А куда ж они делись-то? Недавно Сеня Плотников шефу клялся, что фотографы их пачками несут.

– Это месяц назад было. Было и сплыло. Габаритову не понравилось несколько телок, которые уже прошли в номерах. Сказал, что на таких шлюх с уродливыми мордами и фигурами ни у одного нормального мужика не поднимется, и приказал не платить фотографам, которые эти снимки принесли. А те бунт устроили: раз взяли фотки, да еще и опубликовали, платите по полной. В общем, правильно возбухли-то… Но босс уперся: «За этих костлявых шлюх – ни рубля!» А у фотосъемщиков, которые на ню специализируются, что-то вроде профсоюза: решили, блин, все, как один, с «Бытием» не сотрудничать.

– Ну и чего теперь делать? Может, вообще от голых баб отказаться?

– Да ты что?! Они ж нам половину тиража делают!

– Ну скажешь тоже, половину, – обиженно поджала губки Уля.

– Да точно тебе говорю! У нас же в читателях кто? Психи, которые от уродств кайф ловят: культи всякие порассматривать любят, язвы, рубцы от ожогов, скальпированные черепа. Таким еще почитать, как собака бабу трахала, а муж их застал, – и вообще полная нирвана. А вторая категория – сексуально неудовлетворенные граждане. Для мужиков-онанистов у нас – шлюха на седьмой, для баб-самотрахальщиц – сопливые письма, которые якобы пишут читательницы, а на самом деле с неимоверной скоростью – прямо как крольчиха – плодит Дашка Пещерская.

– Ты хочешь сказать, что и я со своими звездами на этих извращенцев-онанистов работаю?

Уля почувствовала, что где-то в области желудка поднимается горячая, жгучая волна.

– А почему нет? – продолжая щелкать мышкой, спокойно ответил Робик. – Кто-то дрочит на портрет красотки с седьмой, а кто-то – на твоих Витю Силана, Толю Баксова и Пепиту с Аней Фристи.

– Сволочь!!! Скотина!!!

Уля подлетела к Робику, вцепилась ему в длинные русые волосы и начала трепать.

Ошалевший Робик попытался вразумить разъяренную Асееву словами:

– Ну ты, курица, отстань! Больно же!

Но Уля не унималась – ее длинные наращенные ногти больно царапали кожу. И тогда спортивный Робик, резко развернувшись, несильно, но ощутимо врезал коллеге кулаком в солнечное сплетение.

Асеева охнула, отпустила Робикову гриву и согнулась пополам. От боли у нее перехватило дыхание, на глазах выступили слезы.

– Ну ладно, я готов, поехали к твоему Хиткорову, – как ни в чем не бывало позвал Асееву Робик, перекидывая через плечо ремень кофра.

– Ну ты у меня это еще попомнишь, – прерывающимся голосом пообещала Асеева и кинула полный ненависти взгляд на ставшего свидетелем ее унижения стажера.

«Тебе тут точно не работать, пиздюк!» – пообещала мальчишке про себя Асеева и поплелась за Булкиным. Выйдя через черный ход в редакционный двор, служивший также и автостоянкой для машин «Бытия», Уля с Робиком наткнулись на Дуговскую и Кирсанова. Стоя друг от друга на расстоянии вытянутого пальца, они о чем-то негромко переговаривались. Заметив коллег, Лева сделал шаг назад. Не шарахнулся, засуетившись, а неспешно перенес назад сначала одну, потом вторую ногу в дорогих, идеально начищенных ботинках. Будто танцевальное па продемонстрировал.

– Блин, скоро прямо на рабочем месте трахаться начнут, – проворчала Уля, забираясь на заднее сиденье.

– А тебе-то что? Завидуешь? – поинтересовался Робик, устраиваясь рядом.

– Кому? – дернула плечом редакторша. – Римке, что ли? Да на фиг мне нужен такой, как Лева! Ни денег, ни положения, а убойные перспективы, которых он у нас уже полтора года дожидается, по-прежнему брезжут на далеком горизонте.

– Да завидуешь, завидуешь, – поддразнил Улю Робик. – Потому что у Римки с Левой все по-серьезному.

– Фьюи-ить! – презрительно присвистнула Асеева. – Ты их еще с Ромео и Джульеттой сравни! Римке тридцать два, еще пару лет – и никто в ее сторону даже не посмотрит, вот и пытается мужика захомутать. А Кирсанов – парень не промах: плохо, что ли, когда «станок» под боком…

– Сказать, почему ты злишься? Потому что у тебя, кроме Свисткова, ни с кем ничего по-настоящему не было. Так, паскудство одно.

Асеева отвечать не стала. Набычившись, выдержала довольно длинную паузу, а потом ехидно поинтересовалась:

– А ты не боишься, Робик, что я о твоих взглядах на родную газету с Алиджаном поделюсь?

– А чего мне бояться? – вскинул брови Булкин. – Он и сам точно так же думает. Габаритов – бизнесмен, и ему все равно, на чем бабки делать: на разведении земляных червей для рыбалки или на психах, по которым Ганнушкина плачет. Изобрети сейчас кто-нибудь способ, чтоб из говна золото добывать, он бы все отстойники в Москве, а то и в России, скупил и сам бы ездил по регионам, проверяя качество дерьма.

– Не-е, сам бы не ездил, – неожиданно для самой себя поддержала Робика Уля. – Очень надо ему собственными руками говно разгребать. Он бы нас туда посылал, а наши отчеты с мест в резиновых перчатках проверял и при этом брезгливо принюхивался: воняет – не воняет.

– Это ты права. А мы бы что? Мы бы ездили – да, Асеева? Какая нам разница, в каком виде себя продавать: журналистов, фотокоров или говнокопателей, только б платили нормально…

– Это ты бы для такой роли идеально подошел, а меня увольте, – сморщилась Уля.

– А-а-а, ну да, ну да. Ты же у нас леди, к тому же светская почти что львица… Простите, сударыня, дурака темного. – Робик дурашливо поклонился.

– Отстань, а? – устало и незлобиво попросила Уля. – И без тебя блевать хочется.

– Чего, опять с Габиком поцапалась?

– Ну его в жопу, достал уже.

– Ты это… – Робик тронул Улю за рукав и выразительно показал глазами на затылок водителя, за все время не проронившего ни слова и, казалось, полностью сосредоточившегося на дороге. – Конфетку хочешь?

– Не-а, – отказалась Уля и сделала вид, что ищет какой-то номер в сотовом телефоне.

Намек Робика она просекла сразу. В редакции с недавних пор процветало наушничество, всячески культивируемое Габаритовым. И кое-кто – вот сволочи! – зарабатывал на этом нехилые дивиденды в виде «душевного расположения» босса или даже пары зеленых купюр, если информация о неблагонадежности того или иного работничка оказывалась особенно ценной и полезной. Поэтому вести искренние беседы на темы газеты, обстановки в редакции, истеричности Габаритова Уля позволяла себе только в очень узком кругу – с людьми, в которых была уверена, как… ну, скажем, в своей маме. В том, что и она пересказывает боссу разговоры в курилке ради каких-то благ и привилегий, Асеева не призналась бы даже самой себе. Ее «доклады» продиктованы исключительно заботой о безопасности фирмы, стремлением не пропустить в ряды «Бытия» идеологических врагов…